Лец станислав ежи. Гений сарказма станислав ежи лец

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Жизнь и творчество

Детство

Станислав Ежи Лец родился 6 марта 1909 года во Львове , крупном культурном центре Галиции , входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи . Отец будущего писателя - австрийский дворянин (барон) еврейского происхождения Бенон де Туш-Летц. Станислав пользовался видоизменённой (Lec вместо Letz ) второй частью двойной фамилии отца - Лец (что на идише означает «клоун», или «пересмешник») - как литературным псевдонимом. Родители будущего поэта, будучи людьми эксцентричными, Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]] [ ] перешли в протестантизм. Отец писателя умер, когда Станислав был ещё ребёнком. Его воспитанием занялась мать - урождённая Аделя Сафрин, представительница польско-еврейской интеллигенции, высоко ценившей образование и культуру. Польская, немецкая (австрийская) и еврейская составляющие его духовной личности на разных этапах жизненного пути писателя то гармонизировались ярким художественным дарованием, то вступали друг с другом в драматическое, порой мучительное противоречие. Начальное образование он получал в австрийской столице, так как приближение фронта (шла Первая мировая война) заставило семью переехать в Вену, а затем завершал его во львовской евангелической школе.

Юность

В эту студенческую пору он начинает литературную деятельность, сойдясь с коллегами, живо интересующимися творчеством. Весной г. молодые поэты устроили первый в их жизни авторский вечер, на котором прозвучали и стихи Леца, а в конце того же года в литературном приложении к популярной тогда газете «Ilustrowany Kurier Codzienny » (Иллюстрированный Ежедневный Курьер) было напечатано его дебютное стихотворение «Весна». «В нём говорилось, ясное дело, о весне, - пояснял Лец спустя годы, - но это не была традиционная весна, по настроению эти стихи выглядели… пессимистическими. А почему я выбрал именно „IKC“? Это издание выписывали и читали в нашем доме, а я хотел прослыть поэтом прежде всего в семье».

В нём преобладали поэмы и стихи острого социально-политического звучания: оставшаяся кошмарным воспоминанием его детских лет Первая мировая война навсегда сделала поэта страстным антимилитаристом. В дебютном сборнике помещено стихотворение «Вино», полное мрачной и горькой иронии. Человеческая кровь, пролитая на множестве фронтов Европы во имя ложных догматов и националистических крестовых походов, кровь разных поколений и народов уподоблена им ценным винам урожайных лет, которые надо бережно хранить, чтобы предотвратить новые кровавые жатвы из окрестностей «Пьяве, Танненберга, Горлица».

В «Цветах» были также оглашены первые юмористические и сатирические фрашки Леца. Эту грань художественного дарования молодого поэта проницательно подметил и высоко оценил Юлиан Тувим - крупнейший мастер польского рифмованного слова того времени, включивший в свою знаменитую антологию «Четыре века польской фрашки » (1937) три стихотворения недавнего дебютанта.

Предвоенная Варшава

В этот период он начинает сотрудничать с варшавской газетой «Dziennik Popularny » (Популярный Ежедневник) - политическим изданием, пропагандировавшим идею создания антифашистского народного фронта, в котором публиковалась его ежедневная судебная хроника, вызывавшая особое раздражение «блюстителей порядка». После приостановки властями издания газеты, чтобы избежать грозившего ему ареста, Лец выехал в Румынию. Спустя некоторое время он возвращается на родину, крестьянствует в деревне на Подолье, служит в адвокатской конторе в Чорткове, затем, вернувшись в Варшаву, продолжает литературную и публицистическую деятельность.

Перед самой войной он завершает подготовку к печати обширного тома фрашек и подольской лирики под названием «Ziemia pachnie » (Пахнет землёй), но выйти в свет книга уже не успела.

Вторая мировая война

Работа в дипломатической миссии

Подобно своим старшим коллегам по литературе в довоенное время (Ян Лехонь , Ярослав Ивашкевич) и писателям-ровесникам в первые годы после освобождения (Чеслав Милош , Тадеуш Бреза , Ежи Путрамент), привлекавшимся к дипломатической работе, Лец в г. был направлен в Вену в качестве атташе по вопросам культуры политической миссии Польской Республики. Вскоре ( г.) на родине опубликован томик его сатирической поэзии, созданной после войны, - «Życie jest fraszką » (Жизнь - это фрашка), а затем ( г.) сборник «Новых стихов », написанных в австрийской столице - городе его детства; отсюда в этих стихотворениях так много реминисценций, связанных с новым, свежим восприятием памятников искусства и архитектуры этого великого центра европейской культуры.

Переезд в Израиль и возвращение в Польшу

Наблюдая из Австрии процессы, происходящие в Польше того времени, утверждение режима партийной диктатуры, подавление творческой свободы и воли интеллигенции, Лец в 1950 году принимает трудное для себя решение и уезжает в Израиль. За два года, проведённых здесь, им написана «Иерусалимская рукопись » (Rękopis jerozolimski), в которой доминирует мотив переживаемой им острой тоски по родине. Содержанием этих стихов, сложенных во время странствий по Ближнему Востоку, стали поиски собственного места в ряду творцов, вдохновлённых библейской темой, и неотвязная память об убитых под другим, северным небом. Существование вне стихии польского языка и культуры, вдали от родных и друзей, привычного мазовецкого пейзажа становится мучительно-тягостным:

Туда, на север дальний, где некогда лежал я в колыбели, Туда стремлюсь теперь, чтоб там же и отпели.

Написав эти строки, Лец в 1952 году вернулся в Польшу. Принято считать, что демонстрация политической оппозиционности и свободомыслия Леца привела к тому, что в течение нескольких лет (до 1956) в Польше действовал негласный запрет на публикацию его собственных произведений (как это было, скажем, с М. М. Зощенко и А. А. Ахматовой в СССР). Единственной оплачиваемой формой литературного труда становится для него переводческая работа, и он целиком посвящает ей себя, обращаясь к поэзии И. В. Гёте , Г. Гейне , Б. Брехта , К. Тухольского , современных немецких, русских, белорусских и украинских авторов. Но и в этих условиях он отказывается выполнять некоторые официальные заказы[[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]] .

Польская «оттепель»

Произведения

• Ziemia pachnie (Пахнет землёй) (1939)
• Notatnik polowy (Полевой блокнот) (1946)
• Życie jest fraszką (Жизнь - это мелочь) (1948)
• Rękopis jerozolimski (Иерусалимская рукопись) (1956)
• Myśli nieuczesane (Непричёсанные мысли) (1957)
• Kpię i pytam о drogę? (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу) (1959)
• Do Abla i Kaina (Авелю и Каину) (1961)
• List gończy (Объявление о розыске) (1963)
• Poema gotowe do skoku (Поэмы, готовые к прыжку) (1964)

Напишите отзыв о статье "Лец, Станислав Ежи"

Ссылки

• в библиотеке Максима Мошкова
• Мальков М.
• / Перевод с польского, послесловие М. П. Малькова - СПб.: Академический проект, 1999 - 173с.
• Черфас, Самуил . samlib.ru (20.08.2007). - Сотни фрашек-задирашек накатал ехидный Сташек, остроумец и мудрец, польский ёжик - Ежи Лец.. Проверено 21 августа 2007. .

Примечания

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Лец, Станислав Ежи

Бездействие убивало, заставляя чувствовать себя всеми забытой, беспомощной и ненужной... И хотя я прекрасно знала, что не права, червь «чёрного сомнения» удачно грыз воспалённый мозг, оставляя там яркий след неуверенности и сожалений...
Я не жалела, что нахожусь у Караффы сама... Но панически боялась за Анну. А также, всё ещё не могла простить себе гибель отца и Джироламо, моих любимых и самых лучших для меня на свете людей... Смогу ли я отомстить за них когда-либо?.. Не правы ли все, говоря, что Караффу не победить? Что я не уничтожу его, а всего лишь глупо погибну сама?.. Неужели прав был Север, приглашая уйти в Мэтэору? И неужели надежда уничтожить Папу всё это время жила только во мне одной?!..
И ещё... Я чувствовала, что очень устала... Нечеловечески, страшно устала... Иногда даже казалось – а не лучше ли было и правда уйти в Мэтэору?.. Ведь кто-то же туда уходил?.. И почему-то их не тревожило, что вокруг умирали люди. Для них было важно УЗНАТЬ, получить сокровенное ЗНАНИЕ, так как они считали себя исключительно одарёнными... Но, с другой стороны, если они по-настоящему были такими уж «исключительными», то как же в таком случае они забыли самую простую, но по-моему очень важную нашу заповедь – не уходи на покой, пока в твоей помощи нуждаются остальные... Как же они могли так просто закрыться, даже не оглядевшись вокруг, не попытавшись помочь другим?.. Как успокоили свои души?..
Конечно же, мои «возмущённые» мысли никак не касались детей, находящихся в Мэтэоре... Эта война была не их войной, она касалась только лишь взрослых... А малышам ещё предстояло долго и упорно идти по пути познания, чтобы после уметь защищать свой дом, своих родных и всех хороших людей, живущих на нашей странной, непостижимой Земле.
Нет, я думала именно о взрослых... О тех, кто считал себя слишком «особенным», чтобы рисковать своей «драгоценной» жизнью. О тех, кто предпочитал отсиживаться в Мэтэоре, внутри её толстых стен, пока Земля истекала кровью и такие же одарённые, как они, толпами шли на смерть...
Я всегда любила свободу и ценила право свободного выбора каждого отдельного человека. Но бывали в жизни моменты, когда наша личная свобода не стоила миллионов жизней других хороших людей... Во всяком случае, именно так я для себя решила... И не собиралась ничего менять. Да, были минуты слабости, когда казалось, что жертва, на которую шла, будет совершенно бессмысленна и напрасна. Что она ничего не изменит в этом жестоком мире... Но потом снова возвращалось желание бороться... Тогда всё становилось на свои места, и я всем своим существом готова была возвращаться на «поле боя», несмотря даже на то, насколько неравной была война...
Долгие, тяжёлые дни ползли вереницей «неизвестного», а меня всё также никто не беспокоил. Ничего не менялось, ничего не происходило. Анна молчала, не отвечая на мои позывы. И я понятия не имела, где она находилась, или где я могла её искать...
И вот однажды, смертельно устав от пустого, нескончаемого ожидания, я решила наконец-то осуществить свою давнюю, печальную мечту – зная, что наверняка никогда уже не удастся по-другому увидеть мою любимую Венецию, я решилась пойти туда «дуновением», чтобы проститься...
На дворе был май, и Венеция наряжалась, как юная невеста, встречая свой самый красивый праздник – праздник Любви...
Любовь витала повсюду – ею был пропитан сам воздух!.. Ею дышали мосты и каналы, она проникала в каждый уголок нарядного города... в каждую фибру каждой одинокой, в нём живущей души... На один этот день Венеция превращалась в волшебный цветок любви – жгучий, пьянящий и прекрасный! Улицы города буквально «тонули» в несметном количестве алых роз, пышными «хвостами» свисавших до самой воды, нежно лаская её хрупкими алыми лепестками... Вся Венеция благоухала, источая запахи счастья и лета. И на один этот день даже самые хмурые обитатели города покидали свои дома, и во всю улыбаясь, ожидали, что может быть в этот прекрасный день даже им, грустным и одиноким, улыбнётся капризница Любовь...
Праздник начинался с самого раннего утра, когда первые солнечные лучи ещё только-только начинали золотить городские каналы, осыпая их горячими поцелуями, от которых те, стеснительно вспыхивая, заливались красными стыдливыми бликами... Тут же, не давая даже хорошенько проснуться, под окнами городских красавиц уже нежно звучали первые любовные романсы... А пышно разодетые гондольеры, украсив свои начищенные гондолы в праздничный алый цвет, терпеливо ждали у пристани, каждый, надеясь усадить к себе самую яркую красавицу этого чудесного, волшебного дня.
Во время этого праздника ни для кого не было запретов – молодые и старые высыпали на улицы, вкушая предстоящее веселье, и старались заранее занять лучшие места на мостах, чтобы поближе увидеть проплывающие гондолы, везущие прекрасных, как сама весна, знаменитых Венецианских куртизанок. Этих единственных в своём роде женщин, умом и красотой которых, восхищались поэты, и которых художники воплощали на веки в свои великолепных холстах.

Я всегда считала, что любовь может быть только чистой, и никогда не понимала и не соглашалась с изменой. Но куртизанки Венеции были не просто женщинами, у которых покупалась любовь. Не считая того, что они всегда были необыкновенно красивы, они все были также великолепно образованы, несравнимо лучше, чем любая невеста из богатой и знатной Венецианской семьи... В отличие от очень образованных знатных флорентиек, женщинам Венеции в мои времена не разрешалось входить даже в публичные библиотеки и быть «начитанными», так как жёны знатных венецианцев считались всего лишь красивой вещью, любящим мужем закрытой дома «во благо» его семьи... И чем выше был статус дамы, тем меньше ей разрешалось знать. Куртизанки же – наоборот, обычно знали несколько языков, играли на музыкальных инструментах, читали (а иногда и писали!) стихи, прекрасно знали философов, разбирались в политике, великолепно пели и танцевали... Короче – знали всё то, что любая знатная женщина (по моему понятию) обязана была знать. И я всегда честно считала, что – умей жёны вельмож хотя бы малейшую толику того, что знали куртизанки, в нашем чудесном городе навсегда воцарились бы верность и любовь...
Я не одобряла измену, но также, никак не могла уважать и женщин, которые не знали (да и не желали знать!) дальше того, что находилось за стенами их родной Венеции. Наверняка, это говорила во мне моя флорентийская кровь, но я абсолютно не выносила невежество! И люди, которые имели неограниченные возможности, чтобы ЗНАТЬ, но не хотели, у меня вызывали только лишь неприязнь.
Но вернёмся в мою любимую Венецию, которая, как мне было известно, должна была в этот вечер готовиться к своему обычному ежегодному празднеству...
Очень легко, без каких-либо особых усилий, я появилась на главной площади города.
Всё вроде бы было как прежде, но на этот раз, хоть и украшенная по-старому, Венеция почти пустовала. Я шла вдоль одиноких каналов не в силах поверить своим глазам!.. Было ещё не поздно, и обычно в такое время город ещё шумел, как встревоженный улей, предвкушая любимый праздник. Но в тот вечер красавица Венеция пустовала... Я не могла понять, куда же подевались все счастливые лица?.. Что произошло с моим прекрасным городом за те короткие несколько лет???
Медленно идя по пустынной набережной, я вдыхала такой знакомый, тёплый и мягкий, солоноватый воздух, не в силах удержать текущих по щекам одновременно счастливых и печальных слёз... Это был мой дом!.. Мой по-настоящему родной и любимый город. Венеция навсегда осталась МОИМ городом!.. Я любила её богатую красоту, её высокую культуру... Её мосты и гондолы... И даже просто её необычность, делая её единственным в своём роде городом, когда-то построенным на Земле.
Вечер был очень приятным и тихим. Ласковые волны, что-то тихо нашёптывая, лениво плескались о каменные порталы... И плавно раскачивая нарядные гондолы, убегали обратно в море, унося с собою осыпавшиеся лепестки роз, которые, уплывая дальше, становились похожими на алые капли крови, кем-то щедро разбрызганные по зеркальной воде.
Неожиданно, из моих печально-счастливых грёз меня вырвал очень знакомый голос:
– Не может такого быть!!! Изидора?! Неужели это и правда ты?!..
Наш добрый старый друг, Франческо Ринальди, стоял, остолбенело меня разглядывая, будто прямо перед ним неожиданно появился знакомый призрак... Видимо никак не решаясь поверить, что это по-настоящему была я.
– Бог мой, откуда же ты?! Мы думали, что ты давным-давно погибла! Как же тебе удалось спастись? Неужели тебя отпустили?!..
– Нет, меня не отпустили, мой дорогой Франческо, – грустно покачав головой, ответила я. – И мне, к сожалению, не удалось спастись... Я просто пришла проститься...
– Но, как же так? Ты ведь здесь? И совершенно свободна? А где же мой друг?! Где Джироламо? Я так давно его не видел и так по нему скучал!..
– Джироламо больше нет, дорогой Франческо... Так же как нет больше и отца...
Было ли причиной то, что Франческо являлся другом из нашего счастливого «прошлого», или просто я дико устала от бесконечного одиночества, но, говоря именно ему о том ужасе, который сотворил с нами Папа, мне стало вдруг нечеловечески больно... И тут меня наконец-то прорвало!.. Слёзы хлынули водопадом горечи, сметая стеснения и гордость, и оставляя только лишь жажду защиты и боль потерь... Спрятавшись на его тёплой груди, я рыдала, словно потерянное дитя, искавшее дружескую поддержку...
– Успокойся, мой милый друг... Ну что ты! Пожалуйста, успокойся...
Франческо гладил мою уставшую голову, как когда-то давно это делал отец, желая успокоить. Боль жгла, снова безжалостно швыряя в прошлое, которого нельзя было вернуть, и которое больше не существовало, так как не было больше на Земле людей, создававших это чудесное прошлое....
– Мой дом всегда был и твоим домом, Изидора. Тебя нужно куда-то спрятать! Пойдём к нам! Мы сделаем всё, что сможем. Пожалуйста, пойдём к нам!.. У нас ты будешь в безопасности!
Они были чудесными людьми – его семья... И я знала, что если только я соглашусь, они сделают всё, чтобы меня укрыть. Даже если за это им самим будет угрожать опасность. И на коротенькое мгновение мне так дико вдруг захотелось остаться!.. Но я прекрасно знала, что этого не случится, что я прямо сейчас уйду... И чтобы не давать себе напрасных надежд, тут же грустно сказала:
– Анна осталась в лапах «святейшего» Папы... Думаю, ты понимаешь, что это значит. А она теперь осталась у меня одна... Прости, Франческо.
И вспомнив уже о другом, спросила:
– Не скажешь ли, мой друг, что происходит в городе? Что стало с праздником? Или наша Венеция, как и всё остальное, тоже стала другой?..
– Инквизиция, Изидора... Будь она проклята! Это всё инквизиция...
– ?!..
– Да, милый друг, она подобралась даже сюда... И что самое страшное, многие люди на это попались. Видимо для злых и ничтожных нужно такое же «злобное и ничтожное», чтобы открылось всё то, что они скрывали множество лет. Инквизиция стала страшным инструментом человеческой мести, зависти, лжи, жадности и злобы!.. Ты даже не представляешь, мой друг, как низко могут пасть вроде бы самые нормальные люди!.. Братья клевещут на неугодных братьев... дети на постаревших отцов, желая поскорее от них избавиться... завистливые соседи на соседей... Это ужасно! Никто не защищён сегодня от прихода «святых отцов»... Это так страшно, Изидора! Стоит лишь сказать на кого-либо, что он еретик, и ты уже никогда не увидишь более этого человека. Истинное сумасшествие... которое открывает в людях самое низкое и плохое... Как же с этим жить, Изидора?
Франческо стоял, ссутулившись, будто самая тяжёлая ноша давила на него горой, не позволяя распрямиться. Я знала его очень давно, и знала, как непросто было сломить этого честного, отважного человека. Но тогдашняя жизнь горбила его, превращая в растерянного, не понимавшего такой людской подлости и низости человека, в разочарованного, стареющего Франческо... И вот теперь, глядя на своего доброго старого друга, я поняла, что была права, решив забыть свою личную жизнь, отдавая её за гибель «святого» чудовища, топтавшего жизни других, хороших и чистых людей. Было лишь несказанно горько, что находились низкие и подлые «человеки», радовавшиеся (!!!) приходу Инквизиции. И чужая боль не задевала их чёрствые сердца, скорее наоборот – они сами, без зазрения совести, пользовались лапами Инквизиции, чтобы уничтожать ничем не повинных, добрых людей! Как же далека ещё была наша Земля от того счастливого дня, когда Человек будет чистым и гордым!.. Когда его сердце не поддастся подлости и злу... Когда на Земле будет жить Свет, Искренность и Любовь. Да, прав был Север – Земля была ещё слишком злой, глупой и несовершенной. Но я верила всей душой, что когда-нибудь она станет мудрой и очень доброй... только пройдёт для этого ещё очень много лет. А пока тем, кто её любил, предстояло за неё бороться. Забывая себя, своих родных... И не жалея свою единственную и очень дорогую для каждого земную Жизнь. Забывшись, я даже не заметила, что Франческо очень внимательно наблюдал за мной, будто желал понять, удастся ли ему уговорить меня остаться. Но глубокая грусть в его печальных серых глазах говорила мне – он понял... И крепко обняв его в последний раз, я начала прощаться...
– Мы всегда будем тебя помнить, милая. И нам всегда будет тебя не хватать. И Джироламо... И твоего доброго отца. Они были чудесными, чистыми людьми. И надеюсь, другая жизнь окажется для них более безопасной и доброй. Береги себя, Изидора... Как бы смешно это не звучало. Постарайтесь уйти от него, если сможете. Вместе с Анной...
Кивнув ему напоследок, я быстро пошла по набережной, чтобы не показать, как больно ранило меня это прощание, и как зверски болела моя израненная душа...

Станислав Ежи Лец - известный польский поэт, писатель-сатирик, афорист, философ - был уроженцем Львова, который в то время относился к Австро-Венгерской империи. Здесь он появился на свет 6 марта 1909 г. в интеллигентной семье. Отцом его был австрийский барон еврейского происхождения, мать - представительница польско-еврейской интеллигенции, очень образованная и культурная женщина. Такое смешение кровей не раз на протяжении жизненного пути Леца становилось причиной драматических ситуаций, внутренних сомнений и противоречий.

Во время Первой мировой войны с приближением фронта семья уехала в Вену, где Станислав получил начальное образование. Продолжилось оно в евангелической школе г. Львова, позднее - в Львовском университете Яна Казимежа на юридическом факультете, где он учился до 1933 г. К периоду студенчества относится и начало литературной деятельности Леца. Такие же, как и он, начинающие поэты и писатели на первом в их творческой биографии авторском вечере весной 1929 г. читали свои произведения; среди них был и Станислав Ежи. К концу 1929 относится дебют в печати: стихотворение «Весна» было опубликовано в литературном приложении популярной газеты. В 1933 г. увидел свет первый стихотворный сборник «Цвета».

Затем С.Е. Лец переезжает в Варшаву, сотрудничает с несколькими популярными газетами и литературными журналами, в 1936 г. выступает организатором литературного кабаре «Театр Пересмешников». Ежедневная судебная хроника, публиковавшаяся в политической газете, которая выступала за создание народного антифашистского фронта, не нравилась властям, и после закрытия издания Лецу из-за угрозы ареста пришлось уехать в Румынию. По возвращении на родину какое-то время живет в сельской местности, затем работает в адвокатской конторе г. Чортков, после чего, возвратившись в Варшаву, как и прежде, занимается литературой и публицистикой.

На протяжении 1939-1941 гг. Лец жил в Львове, где его и застала война. Этот период его жизни оказался чрезвычайно насыщенным: с 1941 по 1943 гг. писатель находился в концлагере, затем с места расстрела ему удалось сбежать в Варшаву, где он какое-то время редактировал подпольные военные газеты. В 1944 г. Лец партизанил в лесах Люблинского воеводства, после освобождения Люблина воевал в качестве офицера в рядах Войска Польского, был награжден Кавалерским Крестом ордена Polonia Restituta.

В 1945 г., обосновавшись в Лодзи, с товарищами возрождает пользовавшийся до войны огромной популярностью журнал «Шпильки», становится его главным редактором. В следующем году Леца назначают атташе политической миссии Польской Республики по вопросам культуры и посылают в Вену, где он работает до 1950 г., позднее он живет и работает до 1952 г. в Израиле. Полученные впечатления легли в основу книги, «Иерусалимская рукопись», наполненной ностальгией и болью за родину.

В 1952 г. Лец возвращается в Польшу, однако вплоть до 1956 г. публикация его произведений находится под негласным запретом: такова была цена свободомыслия и открытой оппозиционности политических взглядов. Заработать литературным трудом можно было только делая переводы чужих сочинений, и на несколько лет подобного рода деятельность становится для Леца основной. Смерть в 1956 г. управлявшего страной сталинскими методами Болеслава Берута перевернула новую страницу в истории Польши и в биографии С.Е. Леца. Идеологический прессинг над представителями творческих профессий заметно ослаб, и опубликование его новых работ, переиздание старых стало одной из примет нового времени. Так, в 1957 г. выходит ставший знаменитым сборник сентенций, афоризмов, эпиграмм «Непричесанные мысли», в 1959 г. - книга того же жанра «Смеюсь и спрашиваю, как пройти». В 60-ых гг. вышел ряд лирических сборников.

«Новым непричесанным мыслям» было суждено стать последней прижизненной публикацией Станислава Ежи Леца. Продолжительная тяжелая болезнь унесла жизнь писателя, жившего тогда в Варшаве, 7 мая 1966 г.; похоронили его на кладбище для воинов Повонзки.

Станислав Ежи Лец является великим польским поэтом, непревзойденным философом, писателем-сатириком, а также афористом 20-ого века.

Биография Станислава Ежи Лец

Станислав Ежи Лец, появился на свет в городе Львов, который являлся большим культурном центром Галиции, и входил в то время в Австро-Венгерскую империю. весной, 6 марта в 1909 году. Родился Станислав Ежи Лец, в семье австрийского дворянина. Отца Станислава звали Бенон де Туш-Летц, он имел еврейские корни. Вообще и мать и отец Станислава являлись очень оригинальными, у них был весьма необычный характер. Они приняли протестантство, сама фамилия, а точнее ее вторая часть Лец, в расшифровке означает балагур или же клоун. Но будущий писатель недолго знал своего отца, так как Бенон де Туш-Летц, ушел из жизни, когда Станислав был еще совсем маленьким. С тех пор мальчика растила его мать, которую звали Аделя Сафрин. Его мама была очень образованна и также имела польско-еврейские корни. Мальчик еще с самого маленького возраста был очень разносторонней личностью. Возможно, на это повлияло еврейско-польское воспитание.

Образование Станислава Ежи Лец

Так как в то время шла Первая мировая война, вся его семья переехала в Австрийскую столицу Вену. Там Станислав обучался в начальной школе. Далее он продолжил получать начальное образование в евангелической школе города Львова. Он оканчивает эту школу, в 1927 году. Далее он принимает решение поступать в том же городе в университет Яна Казимежа на факультет юриспруденции. Во время обучения, Станислав параллельно занимается творческой деятельностью. Он знакомиться со многими единомышленниками, которые также как и он увлеклись литературой. В середине весны 1929 года, Станислав вместе со своими друзьями устраивает первые авторские посиделки. Там Станислав Ежи Лец, прочел свои самые первые стихотворения. И уже в конце 1929 года, в самом на то время популярном газетном издании, которое называлось «Ilustrowany Kurier Codzienny» впервые было опубликовано стихотворение Станислава Ежи Лец, под названием «Весна». Хотя и весна эта прекрасная пора, и время любви, в стихотворении Станислава прослеживалось довольно таки пессимистическое настроение. Писатель выбрал именно это газетное издание, так как оно его любила почитывать семья Станислава, а для него было очень важным, чтобы его семья высказала свое мнение об его стихотворениях.

На квартире у Станислава частенько собирались его друзья, молодые поэты. Тогда же в 1931 году они выпускают свой первый журнал, который назвался «Tryby», что в переводе означает «Наклонение». В первом выпуске журнала, были напечатаны два его стихотворение, одно назевается «Плакат», а второе «Из окна». Известно, что из стихотворения «Плакат» выбросили две последние строчки, так как они были нецензурные. Когда опубликовали второй номер журнала, местная полиция уничтожала практически весь тираж. Приблизительно через два года, в городе Львов Станислав Ежи Лец опубликовывает свой первый небольшой том со стихами, который носил название «Barwy», что в переводе означает «Цвета». В этом томе, поэт выразил свои страшные воспоминания и накопившиеся эмоции детства, о Первой мировой войне. Поэмы и стихотворения, которые вошли в этот том, имели социальный и политический характер. С того времени Станислав был исключительно против милитаризма. В том «Barwy», также вошло очень серьезное и тяжелое стихотворение под названием «Вино». В этом полном горестной иронии, стихотворении автор сравнивает вино с пролитой на фронтах Европы кровью многих поколений и народов, он говорит в нем, что пролитую кровь наших предков, надо беречь в памяти как ценное вино, чтобы этого больше никогда не повторялось. В этом же сборнике были напечатаны первые его юмористические творения. Юлиан Тувим, который являлся знаменитым автором, оценил работы Станислава Ежи Лец. В свою самую популярную антологию, которую он выпусти в 1937 году, под названием «Четыре века польской фрашки» Юлиан Тувим внес три стихотворения Станислава Ежи Лец.

Жизненный путь Станислава Ежи Лец

Стихотворения Станислава Ежи Лец, после того как он переехал в Варшаву, систематически печатают в Варшавском цирюльнике, также он постоянно пишет стихотворения в «Шпилек». Его великолепными стихотворениями заинтересовываются разнообразные газетные издания среди них и такое литературное издание как «Скамандром». Станислав Ежи Лец, в 1936 году создал литературный театр под названием «Teatr Krętaczy», что в переводе означает Театр Пересмешников.

В этом же году Станиславу предлагает сотрудничество известная варшавская газета под названием «Dziennik Popularny», что в переводе Популярный Ежедневник. Это издание имеет политическую направленность, оно пропагандирует формирование антифашистского народного фронта. Станислав Ежи Лец соглашается сотрудничать с «Dziennik Popularny», эта газета печаталась судебная хроника, что не могло понравиться полиции. Власть практически остановила издание газетного издания «Dziennik Popularny», а Станиславу Ежи Лец, грозила тюрьма, по этой причине он принимает решение отправиться в Румынию. Пробыв в этой стране некоторое время, он вновь возвращается в свою родную страну Польшу. Там он осваивается в небольшой деревне под названием Подолье, и занимается там крестьянством, а также работает по специальности адвокатской конторе. А по возвращению в Варшаву, он вновь берется за литературную деятельность и активно занимается публикацией.

Незадолго до начала Второй мировой войны, автор закончил писать и хотел уже отдать на печать, большой том с лирикой под названием «Ziemia pachnie», что в переводе означало «Пахнет землей». Но опубликовать книгу он уже, к сожалению не успел.

Когда началась Вторая мировая война, Станислав Ежи Лец находился в своем родном городе. Как позже признался сам писатель, это был страшный период в его жизни. С 1939 года он пробыл во Львове два года, затем целых три года он провел в страшном концлагере, который находился около горда Тернополь. В 1943 году, парня уже везли на расстрел, но ему каким-то чудесным образом удалось сбежать в Варшаву. Он работает там подпольным редактором в военных газетных изданиях под названием «Армия Людовая», а также «Гвардия Людовая». Затем известный партизан подался в партизанские войска, которые в то время сражались Люблинском воеводстве. Потом он пошел воевать в рядах регулярной армии.

Далее жизнь Станислава Ежи Лец, протекает, словно в каком-то страшном фильме. Вновь концлагерь, вновь он пытается сбежать с него, но на этот раз ему это не удалось. Бедного Станислава поймали, и приговорили к расстрелу. Немецкий охранник, принудил отчаянного Станислава самому себе вырыть могилу. Но Станиславу удалось нанести ему удар по шеи, и тот свалился насмерть. Этот случай отразился в его глубоком стихотворении под названием «Кто копал себе могилу». Он взял немецкое одеяние и надел его на себя, благодаря этому, ему удалось пройти незамеченным через все генерал-губернаторство (так немцы называли оккупированную ими Польшу). И наконец, то он вновь достигает Варшавы. Там он связывается с силами сопротивления, и вновь начинает свою деятельность в подпольной прессе. В Прушкове он работал редактором в газетном издании под названием «Żołnierz w boju», что в переводе означает «Солдат в бою». А также в газете под названием «Swobodny narod», это в переводе означает «Свободный народ», он был не только редактором этой газеты, но и печатал в ней свои стихотворения. В 1944 году Станислав идет в Армию Людовую, прятался в парчевском лесу, а также воевал в масштабном бою под Рембловом. После того как Люблин освободили он идет в первую армию польского войска и получает там майорское звание. Когда Вторая мировая война, наконец-таки была окончена, Станислав Ежи Лец был награжден почетной награды за участие в боевых действиях, Кавалерским Крестом ордена «Polonia Restituta», что в переводе означала «Возрожденная Польша».

После войны, в 1945 году, Станислав проживал в городе Лодзь. С ним же проживал его друг, который также как и он был поэтом Леон Пастернак и друг художник, рисовавший карикатуры Ежи Заруб. Три друга решают возобновить издание популярнейшего юмористического журнала под названием «Шпильки». Уже в 1946 году, публикуют его новый сборник со стихотворениями «Notatnik polowy» переводится как «Полевой блокнот». В этом сборники, стихотворения на тему войны, также там собранны поэмы посвященные умершим на войне друзьям. В это же время он отдает на публикацию, свой небольшой том под названием «Spacer cynika», где собраны его юмористические стихотворения.

Станислава Ежи Лец, в 1946 году направили в столицу Австрии в город Вена, в качестве дипломата, который должен разобраться в вопросах культуры политической цели Республики Польша. Далее было выпущено еще множество томов с сатирическими стихотворениями. Один из них, это том под названием «Życie jest fraszką», что в переводе означает Жизнь - это фрашка. Он написал его сразу же после окончания войны. Далее в 1950 году, он создает новый сборник стихов, он написал его в городе Вена. Эти стихотворения наполнены реминисценцией.

Великий писатель проживал на то время в Австрии, так что имел возможность наблюдать со стороны за непростыми процессами, которые тогда происходили в Польше. А это установление партийной диктатуры, всяческое утеснение творческих прав человека. Станислав Ежи Лец, решает уехать в Израиль. Он провел в этой стране около двух лет. Там он написал «Rękopis jerozolimski», что в переводе означает «Иерусалимская рукопись». В этой рукописи он в большей степени вылил свои чувства по поводу тоски по своей родине. Он сочинял большинство из этих стихотворений, в то время когда путишевствовал по Ближнему Востоку. Однако вдали от своей родины, близких, друзей Станислав Ежи Лец, чувствует большую тоску и горечь. В строках из одного стихотворения Станислава, сложенным в то время он писал, как же ему хотелось вернуться в родные дали, где он спал в колыбели. После этого он принимает твердое решение переехать в родную Польшу. В 1952 году знаменитый писатель так и сделал. Нужно упомянуть о том, что вплоть до 1956 года, поликовать стихотворения Станислава Ежи Лец, было запрещено. По той причине, что он в стихотворениях демонстрировал политические оппозиционности. Для примера в СССР на то время запрещали печатать стихотворение Ахматовой и Зощенко. Он на то время работал переводческой деятельности, это единственная то время оплачиваемая форма литературного труда, которая устраивала как финансово, так и удовлетворяла его духовные потребности.

В период, когда ушел из жизни Болеслава Берута, а это случилось в 1956 году, в стране начали свои коллективные выступления поляки. Власть была вынуждена огласить о разрыве с предыдущим этапом «ошибок и извращений». Значительно меньше стал притеснять творчество в стране. Вновь была разрешена публикация книг и многочисленных новых произведений Станислава Ежи Лец. В 1956 году издали «Иерусалимскую рукопись» и хоть эти стихотворения он написал в 1952 году, им пришлось лежать на полке четыре года. Этот сборник получился самым лирическим за всю его писательскую деятельность. Сам Станислав Ежи Лец, рассказывал о том, что, когда он перечитывает свои стихотворение некоторое время спустя, они кажутся ему, будто написаны кем-то другим. Тогда он прочитывает их с большим интересом, открывая себе всё большие глубины вложенного в них смысла. В 1957 году он пишет книгу под названием «Myśli nieuczesane», что в переводе означает (Непричёсанные мысли), многие считают, что основой для ее написания автор взял атмосферу «весны» 57 года. Антология под названием «Из тысячи и одной фрашки», была издана автором в 1958 году. Позже в популярном издании — литературной прессе, был опубликован циклу под названием «Ксения». В этом цикле собраны короткие лирико-философские стихотворения и прозаические миниатюры так называемые «Маленькие мифы».

Позднее Станислав Ежи Лец заболел серьезной и неизлечимой болезнью. Не справившись с тяжелым недугом, величайший писатель и человек, уходит их жизни в городе Варшава 7 мая в 1966 году. Похоронили умершего Станислава Ежи Лец на кладбище под названием Воинское Повонзки.

Жизнь и творчество

Детство

Станислав Ежи Лец родился 6 марта 1909 г. во Лемберге, крупном культурном центре Галиции, входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи. Отец будущего писателя, австрийский дворянин (барон) Бенон де Туш-Летц еврейского происхождения (родители будущего поэта, будучи людьми эксцентричными, перешли в протестантизм; второй частью двойной фамилии отца - Лец, что на идише означает «клоун», или «пересмешник» - в её польском написании пользовался автор «Непричёсанных мыслей»). Отец писателя умер, когда Станислав был ещё ребенком. Его воспитанием занялась мать - урождённая Аделя Сафрин, представительница польско-еврейской интеллигенции, высоко ценившей образование и культуру. Польская, немецкая (австрийская) и еврейская составляющие его духовной личности на разных этапах жизненного пути писателя то гармонизировались ярким художественным дарованием, то вступали друг с другом в драматическое, порой мучительное противоречие. Начальное образование он получал в австрийской столице, так как приближение фронта (шла Первая мировая война) заставило семью переехать в Вену, а затем завершал его во львовской евангелической школе.

Юность

Получив в 1927 г. аттестат зрелости, юноша изучает в дальнейшем юриспруденцию и полонистику в университете Яна Казимежа во Львове.

В эту студенческую пору он начинает литературную деятельность, сойдясь с коллегами, живо интересующимися творчеством. Весной 1929 г. молодые поэты устроили первый в их жизни авторский вечер, на котором прозвучали и стихи Леца, а в конце того же года в литературном приложении к популярной тогда газете «Ilustrowany Kurier Codzienny» (Иллюстрированный Ежедневный Курьер) было напечатано его дебютное стихотворение «Весна». «В нём говорилось, ясное дело, о весне, - пояснял Лец спустя годы, - но это не была традиционная весна, по настроению эти стихи выглядели… пессимистическими. А почему я выбрал именно „IKC“? Это издание выписывали и читали в нашем доме, а я хотел прослыть поэтом прежде всего в семье». В 1931 г. группа молодых поэтов, встречавшихся у Леца на квартире, начала издавать журнал «Tryby» (Наклонения), в первом номере которого он опубликовал стихи «Из окна» и «Плакат» (в последнем две завершающие строфы были выброшены цензурой). Тираж же второго номера издания почти полностью уничтожила полиция. В 1933 г. во Львове выходит первый поэтический томик Леца «Barwy» (Цвета). В нём преобладали поэмы и стихи острого социально-политического звучания: оставшаяся кошмарным воспоминанием его детских лет Первая мировая война навсегда сделала поэта страстным антимилитаристом. В дебютном сборнике помещено стихотворение «Вино», полное мрачной и горькой иронии. Человеческая кровь, пролитая на множестве фронтов Европы во имя ложных догматов и националистических крестовых походов, кровь разных поколений и народов уподоблена им ценным винам урожайных лет, которые надо бережно хранить, чтобы предотвратить новые кровавые жатвы из окрестностей «Пьяве, Танненберга, Горлиц». В «Цветах» были также оглашены первые юмористические и сатирические фрашки Леца. Эту грань художественного дарования молодого поэта проницательно подметил и высоко оценил Юлиан Тувим - крупнейший мастер польского рифмованного слова того времени, включивший в свою знаменитую антологию «Четыре века польской фрашки» (1937) три стихотворения недавнего дебютанта.

Предвоенная Варшава

Переехав в Варшаву, Лец регулярно публикуется в «Варшавском цирюльнике», становится постоянным автором «Шпилек», его произведения помещают на своих страницах многие литературные журналы во главе со «Скамандром». В 1936 г. он организовал литературное кабаре «Teatr Krętaczy» (Театр Пересмешников). В этот период он начинает сотрудничать с варшавской газетой «Dziennik Popularny» (Популярный Ежедневник) - политическим изданием, пропагандировавшим идею создания антифашистского народного фронта, в котором публиковалась его ежедневная судебная хроника, вызывавшая особое раздражение «блюстителей порядка». После приостановки властями издания газеты, чтобы избежать грозившего ему ареста, Лец выехал в Румынию. Спустя некоторое время он возвращается на родину, крестьянствует в деревне на Подолье, служит в адвокатской конторе в Чорткове, затем, вернувшись в Варшаву, продолжает литературную и публицистическую деятельность.

Перед самой войной он завершает подготовку к печати обширного тома фрашек и подольской лирики под названием «Ziemia pachnie» (Пахнет землей), но выйти в свет книга уже не успела.

Вторая мировая война

Начало войны застало Леца в его родном городе. Об этом страшном (и героическом) этапе своей жизни он рассказал позднее в нескольких скупых строчках автобиографии: «Пору оккупации я прожил во всех тех формах, какие допускало то время. 1939-1941 гг. я провел во Львове, 1941-1943 гг. - в концлагере под Тернополем. В 1943 году, в июле, с места предстоявшего мне расстрела я сбежал в Варшаву, где работал в конспирации редактором военных газет Гвардии Людовой и Армии Людовой на левом и правом берегах Вислы. Потом ушёл к партизанам, сражавшимся в Люблинском воеводстве, после чего воевал в рядах регулярной армии».

При повторной попытке бегства из концлагеря он был схвачен и приговорён к расстрелу. Эсэсовец заставил обречённого на смерть рыть себе могилу, но погиб сам от его удара лопатой по шее (стихотворение «Кто копал себе могилу»). Переодевшись в немецкий мундир, Лец в таком виде пересёк всё генерал-губернаторство, как гитлеровцы именовали захваченную Польшу, и, добравшись до Варшавы и установив контакт с силами сопротивления, стал работать в подпольной прессе. В Прушкове редактировал газету «Żołnierz w boju» (Солдат в бою), а на правом берегу Вислы - «Swobodny narod» (Свободный народ), где печатал также свои стихи. В 1944 г., сражаясь в рядах первого батальона Армии Людовой, скрывался в парчевских лесах и участвовал в крупном бою под Рембловом. После освобождения Люблина вступил в 1-ю армию Войска Польского в звании майора. За участие в войне получил Кавалерский Крест ордена «Polonia Restituta» (Возрожденная Польша).

Послевоенные годы

В 1945 г., поселившись в Лодзи, Лец вместе с друзьями - поэтом Леоном Пастернаком и художником-карикатуристом Ежи Зарубой - возрождает издание популярнейшего юмористического журнала «Шпильки». На следующий год вышел его стихотворный сборник «Notatnik polowy» (Полевой блокнот), включавший стихи военных лет и строфы, посвящённые сражениям партизанской поры и павшим товарищам поэта-солдата. Тогда же был опубликован томик его сатирических стихов и фрашек, созданных перед войной, - «Spacer cynika» (Прогулка циника).

Работа в дипломатической миссии

Подобно своим старшим коллегам по литературе в довоенное время (Ян Лехонь, Ярослав Ивашкевич) и писателям-ровесникам в первые годы после освобождения (Чеслав Милош, Тадеуш Бреза, Ежи Путрамент), привлекавшимся к дипломатической работе, Лец в 1946 г. был направлен в Вену в качестве атташе по вопросам культуры политической миссии Польской Республики. Вскоре (1948 г.) на родине опубликован томик его сатирической поэзии, созданной после войны, - «Życie jest fraszką» (Жизнь - это фрашка), а затем (1950 г.) сборник «Новых стихов», написанных в австрийской столице - городе его детства; отсюда в этих стихотворениях так много реминисценций, связанных с новым, свежим восприятием памятников искусства и архитектуры этого великого центра европейской культуры.

Переезд в Израиль и возвращение на родину

Наблюдая из Австрии процессы, происходящие в Польше того времени, утверждение режима партийной диктатуры, подавление творческой свободы и воли интеллигенции, Лец в 1950 году принимает трудное для себя решение и уезжает в Израиль. За два года, проведённых здесь, им написана «Иерусалимская рукопись» (Rękopis jerozolimski), в которой доминирует мотив переживаемой им острой тоски по родине. Содержанием этих стихов, сложенных во время странствий по Ближнему Востоку, стали поиски собственного места в ряду творцов, вдохновлённых библейской темой, и неотвязная память об убитых под другим, северным небом. Существование вне стихии польского языка и культуры, вдали от родных и друзей, привычного мазовецкого пейзажа становится мучительно-тягостным:

Туда, на север дальний, где некогда лежал я в колыбели,

Туда стремлюсь теперь, чтоб там же и отпели.

Написав эти строки, Лец в 1952 году вернулся в Польшу. Принято считать, что демонстрация политической оппозиционности и свободомыслия Леца привели к тому, что в течение нескольких лет (до 1956) в Польше действовал негласный запрет на публикацию его собственных произведений (как это было, скажем, с М. М. Зощенко и А. А. Ахматовой в СССР). Единственной оплачиваемой формой литературного труда становится для него переводческая работа, и он целиком посвящает ей себя, обращаясь к поэзии И. В. Гёте, Г. Гейне, Б. Брехта, К. Тухольского, современных немецких, русских, белорусских и украинских авторов. Но и в этих условиях он отказывается выполнять некоторые официальные заказы.

Польская «оттепель»

После смерти сталиниста Болеслава Берута в 1956 году, в Польше начались мощные общественные выступления поляков, заставившие власти объявить о разрыве с предшествующим периодом «ошибок и извращений». Был значительно ослаблен идеологический контроль над творчеством (по выражению одного из диссидентов, Польша превратилась в самый «открытый и свободный барак соцлагеря»). Одним из свидетельств перемен считается возвращение к читателям книг Леца и издание его новых произведений.

Была опубликована «Иерусалимская рукопись» (1956 г.). «Эти стихи, - писал Лец, - завершённые в середине 1952 года, по разным причинам, пролежали в ящике письменного стола вплоть до 1956 года. Я знаю, что это самая лиричная из моих книг. Каждый выпущенный томик является, по крайней мере для меня, спустя некоторое время как бы сочинением другого человека, которое - не стыжусь в этом признаться - читаешь порой даже с интересом. Тогда тебе открываются какие-то новые детали и в стихах, и между строчек».

Некоторые публицисты утверждают, что написанию книги «Myśli nieuczesane» (Непричёсанные мысли) способствовала атмосфера польской «весны» 1957 года.

Последние поэтические томики Леца - «Kpię i pytam о drogę?» (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу - 1959), «Do Abla i Kaina» (Авелю и Каину - 1961), «List gończy» (Объявление о розыске - 1963), «Poema gotowe do skoku» (Поэмы, готовые к прыжку - 1964) - отмечены, по свидетельству самого автора, наблюдаемой им у себя «склонностью ко все большей конденсации художественной формы». Это относится и к опубликованному на страницах литературной прессы циклу «Ксении», состоящему из коротких лирико-философских стихотворений, и к серии прозаических миниатюр «Маленькие мифы», форму которых Лец определил как «новый вариантик непричёсанных мыслей с собственной фабулой-анекдотом».

В 1964 г. появилось второе издание «Непричёсанных мыслей», а через два года поэт успел ещё подготовить том «Новые непричёсанные мысли», содержащий огромное богатство тем, среди которых особой популярностью пользовались его историософские афоризмы.

После долгой неизлечимой болезни Станислав Ежи Лец скончался 7 мая 1966 года в Варшаве. Похоронен на воинском кладбище Повонзки.

Произведения

• Barwy (Цвета) (1933)
• Ziemia pachnie (Пахнет землей) (1939)
• Notatnik polowy (Полевой блокнот) (1946)
• Życie jest fraszką (Жизнь - это фрашка) (1948)
• Новые стихи (1950)
• Иерусалимская рукопись (Rękopis jerozolimski) (1956)
• Myśli nieuczesane (Непричёсанные мысли) (1957)
• Kpię i pytam о drogę? (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу) (1959)
• Do Abla i Kaina (Авелю и Каину) (1961)
• List gończy (Объявление о розыске) (1963)
• Poema gotowe do skoku (Поэмы, готовые к прыжку) (1964)

Станислав Ежи Лец – польский писатель и философ еврейского происхождения, чьи сатирические сентенции давно уже получили всемирную известность.
Всем тем, кто не чужд парадоксальному взгляду на мир и старается мыслить свободно и независимо, рекомендуется к обязательному прочтению.

Ах, что это была за мука! Кругом сплошь нагие женщины, закутанные до подбородка.

Бывает, что есть, куда воткнуть, но нет контакта.

В горизонтальном положении мозг не выше других органов.

«Выше голову!» — сказал палач, одевая петлю.

Вечная мечта палача: комплимент приговоренного за качество казни.

Во время пыток постоянно щипал себя. «Почему?» — спросил выведенный из себя палач. «Проверяю, не кошмарный ли это сон?»

«Из одного креста можно было бы сделать две виселицы», — с презрением сказал специалист.

Будь осторожен! Не попади под чужое колесо фортуны.

Адам и Ева положили начало массовому производству человеческого тела, зато Авель и Каин — души.

Бог сотворил нас по своему образу и подобию. Но откуда уверенность, что он работал в реалистической манере?

Если ты открыл эликсир вечной жизни, запатентуй его сразу же. Иначе тебе нечего будет оставить наследникам.

«Как следует вести себя, — спросил один мой знакомый, — застав у себя дома друга жены в постели с незнакомой женщиной?»

Все хотят добра. Не отдавайте его.

Будь альтруистом, уважай эгоизм других!

Были две возможности: либо встать на их платформу, либо повиснуть над ней.

Анекдоты о сумасшедших, рассказанные ими самими, внушают беспокойство — слишком уж разумны.

«Кто из вас без вины, пусть первый бросит камень». Ловушка. Тогда он уже не будет без вины.

Бессонница — болезнь эпох, в которых людям велят закрывать глаза на многие вещи.

Говорят, у потерявшего зубы только свободнее язык.

«Мысли свободны от пошлины?» — Да, если они не переходят границы.

Большое искусство — опоздать как раз вовремя.

В пустую женщину можно вложить много денег.

Женщины — это садистки; они истязают нас муками, которые мы им причиняем.

Война полов ведется традиционным оружием.

Говорят — институт брака. В таком случае не мало ли в нем сотрудников?

Когда смотришь на нее, невозможно примириться с мыслью, что у ее души нет такого пышного бюста.

«Не дразните льва!» — «почему?» — спросил я у надзирателя. — «у него делается расстройство желудка» — ответил тот.

Если бы козла отпущения можно было еще и доить!

Даже если дать корове какао, не выдоишь шоколада.

Заветная мечта попугая: повторять самого себя.

Петух воспевает даже то утро когда его положат в суп.

Бедная земля, все наши тени падают на нее.

Когда сплетни стареют, они становятся мифами.

«Я слышал, что мир прекрасен», — сказал слепой. «Кажется», — ответил зрячий.

А может быть стены Иерихона пали просто потому, что в городе слишком сильно дули в фанфары.

А может быть, весь окружающий мир — лишь потемкинская деревня в ожидании ревизии какого-то демиурга?

А может быть, мы только чье-то воспоминание?

Если политические сказки говорят о зверях — значит времена бесчеловечные.

Брюки протираются даже на троне.

Государство, заранее знающее даты смерти своих граждан, может вести в высшей степени плановое хозяйство.

Иногда я перестаю верить в синеву небес: мне кажется, что это пространство, идеально покрытое синяками.

Ну допустим, пробьешь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?

Трусы должны иметь власть, иначе им боязно.

Сапог победителя, случалось, принадлежал побежденному.

Имеет ли право людоед говорить от имени съеденных им?

Он шел по трупам идущих к цели.

Хочешь петь в хоре? Сперва присмотрись к палочке дирижера.

Чтобы вскарабкаться наверх, надо сложить крылья.

Если сломан хребет,- горб вырастает на психике.

Из нулей легко сделать цепь.

Каждая метла постепенно сметается сама.

Иногда, только сойдя со сцены, можешь узнать, какую роль ты играл.

Есть ли идеалы ходя бы у тех, кто отобрал их у других?

Кто верит в чудеса! Но все их ждут.

Будь у меня сила воли побольше, я бы сумел пересилить ее.

Даже из мечты можно сварить варенье, если добавить фруктов и сахару.

Если вода доходит до рта, держи голову выше.

Буква закона должна быть включена в алфавит.

Вот страж закона — охраняет его так идеально, что никто не может воспользоваться.

Для старого Рокфеллера издавали специальную газету, заполненную вымышленными новостями. Некоторые страны в состоянии издавать такие газеты не только для миллиардеров, но для всего населения.

Власть чаще переходит из рук в руки, чем из головы в голову.

Иногда жесткая позиция является следствием Паралича.

Когда хамелеон у власти, цвета меняет окружение.

Демонтируя памятники, не трогайте постаментов. Они еще могут пригодиться.

Еще никому не удавалось побить ложь оружием правды. Побороть ложь можно только еще большей ложью.

А может быть, прекрасная пещерная живопись вынуждена была когда-то уйти в подполье?

Истина обычно лежит посередине. Чаще всего без надгробия.

Осторожно: когда ты в блеске славы, у твоих врагов преимущество — они подстерегают в тени.

Какие-нибудь будущие дарвины быть может, выдвинут тезис, что высокоразвитые существа (к которым будут принадлежать) происходят от людей. Это будет огромным шоком!

Верю в эволюцию животных. Когда — нибудь, например сравняются блоха и лев. Не знаю только, из- за миниатюризации львов, или по причине гигантизации блох.

Чаще всего выход там, где был вход.

Некролог был бы лучшей визитной карточкой.

Беззубым многое легче выговаривать.

Аппетит приходит во время еды, но не уходит во время голода.

В борьбе между сердцем и головой в конце концов побеждает желудок.

Бедный человек, говоришь «после нас хоть потоп!» и всего только дергаешь за ручку бачка.

Все в руках человека. Поэтому их надо как можно чаще мыть.

Если мираж окажется действительностью, требуйте компенсации.

Он сломал себе жизнь. И теперь у него — две отдельных, весьма приятных жизни.

Безбожники — это верующие, которые не желают быть ими.

Дорожные указатели не облегчают крестный путь.

Боюсь ангелов, они добры, согласятся быть и дьяволами.

В раю должно быть все: и ад тоже!

Верующий ли я? Это одному Богу известно.

Порой меня охватывает тревога: а вдруг мы уже в раю?

Границы рая и ада подвижны, но всегда проходят через нас.

Во всем виноваты евреи. Это их Бог нас всех сотворил.

Грустно, если позвоночник распрямляется только на кресте.

Всегда обращайся к чужим богам. Они выслушают тебя вне очереди.

Есть святые, житие которых начинается с канонизации.

Возможно, и на пороге смерти прибита подкова счастья.

Жаль, что в рай надо ехать на катафалке!

Еще ни один Бог не пережил утраты верующих в него.

Воскресать могут только мертвые. Живым — труднее.

В рог изобилия громко трубят. Наверное, он пуст.

Рассказывать анекдоты Господу Богу так, чтобы он не угадывал конца, — вот чем стоило бы гордиться.

Дьявол в аду — образ положительный.

Кто знает, может быть, дьявол упорхнул бы от нас, если бы его окрылили?

Иногда дьявол искушает меня поверить в бога.

Дьявол коварен — он может явиться к нам просто в образе дьявола.

Сила дьявола в его ангельском терпении.

Как видно, в аду есть и вход, и выход, коль скоро можно пройти через ад.

Дьяволы бывают двух видов: разжалованные ангелы и сделавшие карьеру люди.

Кажется, дело идет к тому, что Наука откроет Бога. И я заранее трепещу за его судьбу.

Если кричат: «Да здравствует прогресс!», всегда справляйся: «Прогресс чего?»

Низменный аргумент пигмеев: «Мы ближе всех к земле».

Человек задумывается о цели своего существования; возможно, устрицы задумываются о том же, если только им не открыл этого какой-нибудь официант.

Кто выбрался на берег на гребне волны, может скрыть, что у него мокро в штанах.

Жалобы на алкоголизм? А разве гражданам дали познать вкус нектара?

Боюсь незаряженных ружей. Ими разбивают головы.

Перегоняя кого-либо, смотри: не пришлось бы от него убегать.

Всегда следуй за стрелкой компаса — она знает, когда дрожать.

Еще раз начать сначала, только как перед этим закончить?

Давайте будем людьми хотя бы до тех пор, пока наука не откроет, что мы являемся чем-то другим.

Истинный мудрец: всегда бил поклоны правителю так, чтобы показывать зад его прислужникам.

Будущее нужно постоянно вызывать из небытия, прошлое приходит само.

Всем правит случай. Знать бы еще, кто правит случаем.

Электронный мозг будет думать за нас точно так же, как электрический стул за нас умирает.

В тёмные времена трудно уйти в тень.

Есть пьесы настолько слабые, что никак не могут сойти со сцены.

Даже в его молчании были грамматические ошибки.

Даже безмолвствуя, бери самый высокий тон.

Вершина знаний о человеке — архив тайной полиции.

Будь внимательней! Выходя из своих снов, можешь попасть в чужие.

Если ты бесхребетный — не лезь из кожи.

Он менял кожу, а орал так, будто ее сдирали.

Будь осторожен, не создай по невнимательности чего-нибудь величественного, ведь стольким людям придется сознательно посвятить свою жизнь, что бы созданное тобой умалить.

Когда прыгаешь от радости, смотри, чтобы у тебя не выбили почву из-под ног.

Вы можете представить себе женщину, которая позволила бы своему любовнику тысячу и одну ночь рассказывать сказочки?

Будь реалистом: не говори правды.

Глупость никогда не переходит границ: где ступит, там ее территория.

Не рассказывайте никому своих снов — что, если к власти придут фрейдисты?

Если тебе нравится мешок, купи его вместе с котом, которого тебе хотели в нем продать.

Быть в пасти льва — это еще полбеды. Разделять его вкусы — вот что ужасно.

В опасные времена не уходи в себя. Там тебя легче всего найти.

Инстинкт самосохранения иногда является импульсом к самоубийству.

Жаль, что счастье не валяется на дороге к нему.

У каждого века есть свое средневековье.

И по тому, как дрожат жители, можно уяснить, каков фундамент государства.

В искусстве было время, когда даже онанистов кастрировали — из боязни, как бы они не оплодотворили атмосферу.

Воображение? Его больше всего у онанистов.

Разумеется, я не верю в чудо ночи на святого Ивана Купалу, но если бы вы спросили меня о ночи святого Варфоломея…

Велика сила ничтожества! Ничто его не одолеет.

Знаю, откуда миф о богатстве евреев. Евреи платят за все.

В настоящей бомбе с часовым механизмом взрывчатым веществом является время.

Следы многих преступлений ведут в будущее.

И кнут пускает побеги, попав на благоприятную почву.

Настоящий враг никогда тебя не бросит.

В некоторых источниках вдохновения музы моют ноги.

С той минуты, как человек встал на задние конечности, все является позой.

В нем ощущается какая-то огромная пустота, до краев наполненная эрудицией.

Душно! Откройте окна. Пусть эти во дворе тоже почувствуют.

В одних религиях почитают мучеников, в других — палачей.

Жизнь — вредная штука. От нее все умирают.

Жизнь идет по кругу все ближе к горлу.

Любая вонь, борющаяся с вентилятором, склонна считать себя Дон-Кихотом.

Мало кто меняет убеждения — меняют идеологии.

Когда враг потирает руки,- твой час! Давай волю своим!

Великие времена могут вместить порядочное количество маленьких людей.

Техника дойдет до такого совершенства, что человек сможет обойтись без себя.

Великие должны наклонять небо к людям, не снижая его уровня.

Подумать только! На огне, который Прометей украл у богов, сожгли Джордано Бруно.

Толстяки живут меньше. Но едят дольше.

Один фальшивый шаг — и вот мы уже у чьей-то цели.

Окно в мир можно закрыть газетой.

Можно быть виртуозом фальшивой игры.

Вечность — временное решение. Пока не определится начало и конец.

Достаточно поддаться иллюзии, что бы почувствовать реальные последствия.

Трудно утвердиться мирам, в Начале которых только Слова, Слова, Слова…

Собака в столице лает центральнее.

Имел пеструю жизнь. Менял флаги.

На пути наименьшего сопротивления подводят и самые сильные тормоза.

Возможности оперы еще не исчерпаны: нет такой глупости, которую нельзя было бы спеть.

Это выдающийся врач: он выдумал несколько болезней и даже сумел широко их распространить.

Нельзя смотреть на врага с омерзением — а вдруг понадобится его сожрать?

Рупор не должен удивляться, что его оплевывают говорящие в него.

История повторяется, потому что не хватает историков с фантазией.

Войте! Почувствуете себя моложе на миллион лет.

И мазохисты во всем признаются под пыткой. Из благодарности.

Вот будет смешно, если не успеют уничтожить мир перед его концом.

Когда мы заселим пустыни, исчезнут оазисы.

Все на свете функционально, а особенно то, что решительно ничему не служит.

Что хромает, то идет.

Я знал человека столь мало начитанного, что ему приходилось самому сочинять цитаты из классиков.

Деньги не пахнут, но улетучиваются.

Все понимаем. Поэтому ничего не можем понять.

Не будем пытаться понять друг друга, чтобы друг друга не возненавидеть.

Когда ошибки будут встречаться реже, они вырастут в цене.

Все слагается в историю, и все в ней разлагается.

Мир без психопатов? Он был бы ненормальным.

Все уже описано. К счастью, не обо всем еще подумано.

Дурак — это человек, считающий себя умнее меня.

Всякий раз, когда я говорю «да», я заранее вижу, скольких «нет» мне это будет стоить.

И на сомнения нужно решиться.

Когда падают головы, не опускай своей.

Те, кто носит шоры, пусть помнят, что в комплект входят еще удила и кнут.

Обычно арьергард прежнего авангарда является авангардом нового арьергарда.

Дух времени пугает даже атеистов.

В самом начале пути к совершенству споткнулся на своем ошеломляющем успехе.

Существует идеальный мир лжи, где все истинно.

Кто знает, сколько слов перепробовал Бог, прежде чем нашел то, которое сотворило мир.

Кто схватывает идею, как насморк, тому легко начхать на нее.

Выкорчевывайте корни зла, они зачастую питательны и вкусны.

Я красивый, я сильный, я мудрый, я добрый. И все это открыл я.

Гарантия мира: закопать топор войны вместе с врагом.

Где же набраться смелости? Смелые ее не отдадут.И что ты скажешь, физика? Охлаждение отношений между людьми, как следствие трения между ними.

С тех пор как я увидел изображения нашего старого, почтенного Господа Бога в виде пожилого господина с лысиной, я окончательно потерял веру в любые, даже самые лучшие средства для выращивания волос.