Спектакль фредерик, или бульвар преступлений.

Эрик-Эммануэль Шмитт написал комедию "Фредерик, или Бульвар преступлений" для своего друга Жан-Поля Бельмондо, и в 1998 году великий французский актер вышел на сцену парижского театра Мариньи, чтобы сыграть другого великого французского актера - Фредерика Леметра. В Москве эту роль исполняет Василий Лановой. В Санкт-Петербурге - Сергей Мигицко.

"Фредерик, или Бульвар преступлений".
Спектакль питерского Театра имени Ленсовета "Фредерик, или Бульвар преступлений" стоит посмотреть хотя бы потому, что это действительно спектакль из репертуара питерского Театра имени Ленсовета, а никакая не антреприза. Здесь все честно и благородно: густонаселенная, богатая постановка (костюмы и декорации делала знаменитая Алла Коженкова, см. все "золотые" спектакли Романа Виктюка), режиссура Владислава Пази (увы, покойного; Рига помнит его "Оскара и Розовую даму" с Алисой Фрейндлих), в главных ролях - первые лица труппы: Мигицко (за Леметра он получил в 2003-м премию "Золотой софит"), Анна Алексахина, Лариса Луппиан, Семен Стругачев, Анна Ковальчук...
Этой зимой "Фредерика" возили на гастроли в Москву (Театр имени Ленсовета обычно гостит в Театре имени Моссовета), и одна из столичных рецензий - в газете "Труд" - вышла под прекрасным старинным заголовком "Публика стонала от хохота".
Чуть позже в городе на Неве давали 100-е представление "Фредерика". Строгий, далекий от сентиментальности "Петербургский театральный журнал" по этому поводу опубликовал заметку, похожую на краткое объяснение в любви:
"...Какое, собственно, отношение к искусству имеет эта пафосная, полная цветистых банальностей, "хорошо сделанная пьеса"? А эти костюмы? Мизансцены со звездочками и ангелочками? Помпезная музыка? Китч, кабаре. Но когда смотришь, невольно чувствуешь себя сестрой Золушки из старого фильма, которая, восхищенно глядя на свое бальное платье, упрямо повторяет: "Какая безвкусица! Какое уродство!"
Есть спектакли в этом городе, которые любишь, несмотря ни на что. Скажут: фи! Ну что такое "Фредерик"?! Развлекательный спектакль для завсегдатаев. Бенефисная роль С.Мигицко. Еще одна возможность увидеть "живьем" красавицу-актрису из телесериала "Тайны следствия". Кондитерский запах закулисья в обывательском представлении о нем. Несколько лет назад был шутовским манифестом "бульварного театра" В.Пази, теперь - по жестокой иронии судьбы - стал его шутовским завещанием. Наверное, пошлость. Ну и пусть".
Из Франции на спектакль приехал автор пьесы. Размах питерского "Фредерика" его потряс. Из актеров Шмитт особо выделил Мигицко - сказал, что в нем есть трогательный ребенок и целый актерский фейерверк.
Без сумасшедшей энергетики Мигицко "Фредерик" и впрямь мог распасться на маленькие кусочки: три с половиной часа действия, калейдоскоп событий, множество персонажей... У Шмитта, как обычно, все очень намешано - "Фредерик" и про жизнь и людей вообще, и про театральную жизнь и людей театра, которые почти не приспособлены к тому, что происходит за его стенами... Плюс незаметные зрителю потайные сюжеты, которые находятся за пределами текста и жанра, - внутренние актерские связи...
Буйный кутила-премьер Леметр, являющийся на репетицию, когда ему вздумается. Мегера-премьерша мадемуазель Жорж, не дающая ходу молодым. Зачумленный, но не забывающий о необходимости льстить директор театра. Герой-любовник, влюбленный лишь в себя самого. Вездесущий привратник; вечно мерзнущий и совершенно незаменимый помреж, начинающий драматург со своей бездарной пьесой, из которой артисты пытаются вылепить "хит", граф, герцог, барон с дочерью... Вот они, обитатели "Фоли-Драматик" - одного из театров на бульваре Тампль, на сценах которых в первой половине XIX века каждый вечер совершалось столько злодеяний, что парижане прозвали его бульваром дю Крим - бульваром преступлений...
12 и 13 ноября мы увидим их всех на сцене театра "Дайлес".
Маша НАСАРДИНОВА

Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!

Театр смеётся сам над собой. Тема сама по себе не нова. Сколько уже раз мы видели это на театральных подмостках.
Чем же удивил театр Ленсовета и удивил ли вообще?
Я привыкла к тому, что когда хожу в этот театр и остаюсь недовольна. Обычно это вульгарное зрелище, заставляющее зрительный зал хохотать, но, дело в том, мне-то совсем не смешно. Мне хочется обливаться горькими слезами и сетовать на то, что зрителю гораздо приятнее разглядывать розовые панталоны и от этого заливаться звонким смехом, чем думать.
Но у Ленсовета есть свой зритель, которому вполне достаточно той смысловой начинки, которой обладают спектакли этого театра. Да и, в конце концов, о чём я говорю?! Люди приходят после работы, чтобы посмеяться, отдохнуть, выпить 50 граммов коньячку в буфете. Если вы ходите в театр чтобы не напрягать свой мозг, а просто, дабы провести досуг - вам туда.
Рассмешить зрителя всегда сложно, сделать это талантливо ещё сложнее. И это как раз не тот случай. Пестрота, кривляние, безвкусица – вот и всё, что можно сказать об этом спектакле. Грубое заключение, не правда ли? Но вот тут уж извините, не могу сдержать себя, ибо пришлось сидеть два с небольшим часа без антракта, любоваться на весьма посредственное и крайне, на мой взгляд, не смешное зрелище. А уйти я не могла, как человек воспитанный, ждала антракта… А он всё не начинался и не начинался…Каждый раз когда сцена погружалась во мрак я уж надеялась что наконец- смогу без оглядки покинуть это место. Терпела долго. Успела рассмотреть людей сидящих вокруг. Это оказалось интереснее, чем спектакль. А это уже катастрофа!
Тем не менее, зрительный зал заливался хохотом. Громче всех смеялся мальчик лет 12, который сидел в нескольких рядах от меня. Я мысленно пожалела этого мальчика. Такие спектакли развращают вкус.… Ох, если же мама меня в детстве сводила на такой спектакль, я возненавидела бы театр и всех этих странных орущих людей в пёстрых тряпках, прыгающих на сцене.
Не смешно! Ну не смешно мне! Повторяла я во время спектакля и думала: почему. Может потому что, нет глубокой общей темы - может быть. Может потому, что всё становится понятно про всех и вся после 10 минут спектакля, - может быть. Может потому, что как-то поверхностно обошлись с темой в «театр в театре» - очень даже может быть. А может быть, потому, что я не вижу разницы между актёрами, который играют на этой надстроенной сцене и между реальными актерами. Вообщем, не знаю.
Хотя, может, я слишком много требую. Надо было, наверное, рвануть в буфете перед началом спектакля коньячку и может быть тогда бы мне стало веселее. Но правда, судя по всему, чтобы получить ну хоть какое-то удовольствие (не говорю эстетическое, это не сюда), надо выпить куда больше 50 грамм.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Бульвар Преступлений

Эта книга не притворяется путеводителем по Парижу. Это действительно путеводитель, верный законам жанра: читателей ждет прогулка с остановками по всем двадцати округам французской столицы. Только взгляд на Париж здесь специфический: такого издания нет, насколько я знаю, и в самой Франции. В этом путеводителе Елисейский дворец славен не великими решениями, принятыми в его стенах, а тем, что президент Фор погиб здесь в объятиях великосветской шлюхи, а лучший друг Миттерана престранным образом вышиб себе мозги из револьвера «магнум». Ресторан «Липп» вспоминается не в связи с именами его великих завсегдатаев из мира культуры, а с именем политика, не успевшего переступить порог этого заведения, поскольку прямо на пороге он был похищен и с тех пор никто его не видел. Аллеи Булонского леса не были бы упомянуты, если бы не смерть финансиста, заколотого странным клинком, когда он выгуливал там собак.

Это - другой Париж.

Скажем так: Париж преступлений.

Париж, поставленный то ли с ног на голову, то ли с головы на ноги.

Зыбкий Париж, населенный призраками душегубов, их жертв, их преследователей, их трубадуров.

Париж, который и не Париж вовсе, а Панама, как называют его на воровском арго.

Париж, в котором под подозрение попадают все, и никто не имеет права на презумпцию невиновности в силу своих несомненных заслуг. Великий в будущем президент позорится, инсценируя покушение на самого себя. Великий автор детективов оказывается другом трех убийц и терпит постыдное фиаско в роли частного детектива. Великий адвокат в свободное время изучает сатанистские практики. Великого философа обвиняют в убийстве друга, не менее великого продюсера.

Евреи служат в гестапо, доктора-филантропы потрошат клиентов, миллионеры готовят революции, актеры прикупают бордели.

Писарро подозревают в терроризме, Модильяни - в убийстве, Аполлинера - в краже «Джоконды».

И в одном хороводе кружатся с ними те, чьи подлинные имена не столь известны, как будоражащие фантазию клички: Золотая Каска, Безумный Пьеро, Мамонт.

Как войти в этот Париж? Да очень просто.

Точно так же, как в Париж банальных путеводителей, открывающихся самой банальной фразой.

Хотя бы такой: «Париж - город бульваров».

Париж - город бульваров.

Точнее говоря, ста одиннадцати бульваров, из которых сложен скелет французской столицы. Каждый раз, когда городу становилось тесно в своих стенах, на месте укреплений, возведенных по его периметру, прокладывались бульвары.

После 1670 года - на месте крепостных стен Карла V и Людовика XIII. Это одиннадцать Больших бульваров, дугой охватывающих центр правобережного Парижа: Тампль, Монмартр, Бонн-Нувель…

После 1786 года - на месте укреплений, известных как «стена сборщиков пошлин». Это еще двадцать один бульвар: Распай, Монпарнас, Клиши, Бельвиль…

После 1920 года - на месте так называемого пояса Тьера, возведенного в середине XIX века и ставшего в 1870 году для осажденного пруссаками города тюремными стенами. Это двадцать два бульвара, названных в честь наполеоновских маршалов.

Укрепления отделяла от жилых кварталов запретная для строительства зона. По мере того как форты и бастионы становились бесполезными, ее застраивали бидонвилями нищие, деклассированные, разбойные люди. Во французском языке «запретная зона» превратилось просто в «Зону»: синоним параллельного мира «зонар» - «людей Зоны», опасных нищебродов.

Вы не поверите, но в Париже есть бульвар Зоны.

Слово «бульвары» неотделимо от имени барона Жоржа Эжена Османа, префекта департамента Сена в 1853–1870 годах, завершившего формирование современной структуры Парижа: безжалостно круша старый город, он не пощадил даже дом, в котором родился. Осман пробивал новые и расширял старые бульвары. Улицы становились широкими, нарядными, безопасными и чистыми, но - и в этом крылся тайный смысл великой перестройки - их было отныне крайне трудно перегородить баррикадами.

Осман стер с лица земли многие улицы и улочки, но не в его власти было уничтожить бульвар, которого нет ни на одном плане Парижа.

Бульвар дю Крим: бульвар Преступлений.

Бульваром Преступлений в XIX веке называли - это знают все, кто видел фильм Марселя Карне «Дети райка» (1945), - разделяющий Третий и Одиннадцатый правобережные округа Парижа бульвар Тампль в старом еврейском квартале Марэ. Его имя - в переводе означающее «Храмовый бульвар» - хранит память о тамплиерах, рыцарях-храмовниках, казненных в начале XIV века по обвинению во всех мыслимых и немыслимых преступлениях и мерзостях. Но бульваром Преступлений его прозвали вовсе не поэтому.

И не потому, что 28 июля 1835 года на подоконнике дома номер 50 преждевременно рванула адская машина, сварганенная из десяти ружейных стволов. Заговор с целью убийства короля Луи Филиппа, принимавшего на бульваре смотр республиканской гвардии, замутил корсиканец Джузеппе Фиески, герой Наполеоновских войн, мошенник, игрок, полицейский провокатор. Король отделался царапиной на лбу, но восемнадцать человек погибли.

И не потому, что в феврале 1857 года Постав Флобер отправлялся из дома номер 42, в котором жил, на заседания суда. Автора «Мадам Бовари», романа, основанного на реальной криминальной коллизии, обвиняли в оскорблении общественной и религиозной морали и добрых нравов.

Нет, бульвар Тампль стал бульваром Преступлений по весьма невинной, даже легкомысленной причине.

В те времена, когда Фиески мастерил свой «многоствольный миномет», восточную сторону бульвара занимали сорок театров, не считая кабаре и кафешантанов. Все они, кроме «Фоли-Мейер», оказавшегося, на свое счастье, на западной стороне и существующего до сих пор, были уничтожены Османом. В полночь 15 июля 1862 года пробил их смертный час, и весь Париж погрузился в траур.

Бульварные, то есть демократические, свободные от догм классицизма, театры играли, естественно, бульварный репертуар, душещипательный и кровожадный. В 1823 году театральный альманах иронически подводил итоги творчества бульварных звезд: «Нами был сделан подсчет всех преступлений, происшедших на бульваре Тампль за двадцать лет. И вот результат. Тотен был заколот кинжалом 16 203 раза; Марти вынес 11 000 отравлений с вариантами; Френуа был различными способами умерщвлен 27 000 раз; мадемуазель Адель Дюпен 75 000 раз была невинной жертвой, соблазненной, похищенной и утопленной; добродетель мадемуазель Левек вынесла 6400 тяжелых обвинений; а мадемуазель Оливье, едва начав свою карьеру, уже 16 000 раз испила чашу преступления и мести. Вот, не считая ошибок, 132 902 преступления, разделенные между пятью индивидуумами, которые отличаются великолепным здоровьем и пользуются всеобщим уважением».

Образ самого знаменитого преступника Франции - Робера Макэра, чье имя стало нарицательным, создал великий актер Фредерик-Леметр. В 1823 году ему предстояло играть в пьесе Бенжамена Антье, Сент-Амана и Полианта «Постоялый двор Андре». Можно предположить, что Леметру было невмоготу участвовать в очередной раз в кроваво-сентиментальной ерунде на грани самопародии. По сюжету, беглые каторжники Макэр и Бертран убивают хозяина постоялого двора и похищают двенадцать тысяч франков. Подозрения падают на нищенку Мари, оказавшуюся брошенной женой Макэра. Приемный сын хозяина, в свою очередь, оказывается их сыном.

2 июля Леметр, выйдя на сцену, произвел на парижан такое же впечатление, как первые панки на лондонцев 1970-х годов. Зеленый сюртук, дырявый и лоснящийся. Некогда белый, щегольской жилет. Фетровая шляпа и женские туфли на каблуках. Пестрые заплаты. Рваный шарф. Черная нашлепка на глазу. Монокль на узловатой веревке. Одна экс-белая экс-перчатка. Сучковатая дубина в руках. По легенде, актер скопировал облик бомжа - клошара, - встреченного им на бульваре.

Леметр принес спектаклю такой триумф, что Морис Алуа и Антье написали специально для него пьесу «Воровской рай» (1833). В раю воров бушевал банкет в честь прибытия Макэра и Бертрана. На занавесе - на фоне ломбарда и биржи - были изображены знаменитые бандиты прошлого и современные мошенники, включая столпов общества: маклеров, адвокатов, дам-благотвори-тельниц, кассира государственного казначейства. Последовали скандал и новый триумф.

В пьесе, названной без затей «Робер Макэр» (1834), Леметр, Антье, Сент-Аман, Оверне и Алуа воскресили Макэра, а Бертрану подарили возможность сбежать на полпути к виселице. Сюжет развивался следующим образом. Остепенившийся бандит создавал в Париже «Общество страхования от воровства» и женился на дочери барона. Но счастье было недолгим: барон оказался жуликом, а «дочь» - его любовницей и вообще потаскухой. Оскорбленные в лучших чувствах, каторжники смылись со сцены на воздушном шаре.

Они улетели, но обещали вернуться и вернулись.

Незримый бульвар Преступлений поныне пересекает весь Париж.

Я не хочу, чтобы эту книгу сочли «Бандитским Парижем».

«Парижские тайны» - еще куда ни шло. В процессе работы я обзавелся «комплексом Шерлока Холмса». Поскольку многие главы посвящены преступлениям, так и не разгаданным или разгаданным не до конца, искушение предложить свою версию, скажем, поджога студии великого режиссера Мельвиля оказалось сильнее меня.

Эта книга - своеобразный очерк истории республиканской Франции начиная с 1870 года. Символично, что падение императора Наполеона III предвещала непропорционально яростная реакция Парижа на вполне криминальное происшествие: кузен императора сгоряча застрелил юного журналиста Виктора Нуара. Это не случайность, а закономерность. Во Франции смерть президента в объятиях любовницы - повод для попытки военного переворота; разоблачение финансовой аферы погружает Париж, пусть и на одну ночь, в омут гражданской войны; а ради того, чтобы никто, боже упаси, не узнал о существовании внебрачной дочери президента, создается целая спецслужба.

Дело вовсе не в том, что во Франции - как везде, как везде - криминал переплетен с политикой. Да, переплетен, но не так, как везде. Для французов преступление - самое честное зеркало общественного неблагополучия, не извращение, а закономерность культуры. Преступления Ландрю, Синей Бороды XX века, возможны лишь на фоне Первой мировой войны. Немыслимые изуверства «доктора Сатаны» Петио - на фоне нацистской оккупации. Показательно, что во Франции фильмов о преступниках снято больше, чем о гениях культуры: нет фильма об Эмиле Золя (только мини-сериал), зато о налетчике Безумном Пьеро - как минимум четыре. И в отличие от Голливуда (где фильм о Золя сняли еще в 1937 году), преступники во французском кино не дельцы-гангстеры или патологические особи, а символы эпохи.

При всей своей буржуазности, включающей буржуазную размеренность революционных порывов, Франция чтит преступников как стихийных революционеров. Не только тех, кто, как Бонно, грабил банки под черным флагом анархии, или, подобно Месрину, выдавал разбои за городскую герилью. Даже Виолетта Нозьер, бытовая убийца-школьница, отравившая родителей, стала протестной иконой сюрреалистов.

Французы никогда не забывают, что рядом с Орлеанской девой скакал на битву маршал Жиль де Рэ, детоубийца, прототип Синей Бороды. Святость и низость здесь идут рука об руку.

И рука об руку - преступление и искусство. Если судить по количеству громких имен, эту книгу можно перепутать с очерком французской культуры. Французы верят, что гений - преступник не только против окостеневшего языка искусства, но и в буквальном смысле слова. Величайший поэт XV века Франсуа Вийон - вор и убийца священника. Бомарше, как все помнят со слов пушкинского Моцарта, «кого-то отравил». О маркизе де Саде и говорить нечего. Великие поэты Верлен и Рембо выясняли отношения при помощи ножа и револьвера. Вор и панельный педераст Жене с легкой руки Сартра прослыл «святым и мучеником».

Отец сюрреализма Андре Бретон полагал, что простейший сюрреалистический акт - выйти на улицу с револьвером и стрелять в толпу, пока не кончатся патроны.

Хорошо: смертельно раненный Вийоном священник признался, что сам затеял поножовщину: у Жене было трудное детство: Бретон стрелял в толпу только в своих снах. Но Дебюро! Любимец Парижа, великий мим Жан Гаспар Батист Дебюро, сыгранный в «Детях райка» Жаном Луи Барро. На сцене - нежный, ранимый лунатик, незадачливый воздыхатель Пьеро. А в жизни?

Воскресным вечером 18 апреля 1836 года подмастерье Вьелен, подстрекаемый скучающим хозяином, на выходе из театра «Фюнамбюль» осыпал оскорблениями мима, сопровождаемого женой и детьми, намекая на прошлое Марго, - Дебюро познакомился с ней в веселом доме. Оторвавшись от хулигана, Дебюро спокойно гуляли часа два, но, когда дошли до родной улицы Баньоле, дорогу им, как чертик из коробочки, преградил все тот же мерзкий Арлекин. Дебюро проломил ему висок ударом трости и сдался полиции.

Мим провел месяц в тюрьме Сен-Пелажи. На процесс явился «весь Париж». Репортер «Судебного вестника» объяснил ажиотаж просто и невероятно: «Публика знает Пьеро из „Фюнамбюля“, но не знакома с Дебюро. До сих пор она не видела лица своего любимого паяца без пудры и грима, в котором тот обычно появляется на сцене. И никогда не слышала, как он говорит! Публика знает его выразительный, остроумный и шутливый жест, бесконечно переменчивое лицо, но до сих пор не слыхала его голоса. Теперь вы понимаете, откуда этот интерес, это любопытство?» Актера оправдали.

Бандиты, в свою очередь, считают делом чести оправдать ожидания, возложенные на них культурной традицией, которая утверждает, что «Франция - республика изящной словесности». В заключении или подполье они сочиняют мемуары, детективы, сценарии, обреченные стать бестселлерами среди интеллектуалов. Покровительствует этому писательскому цеху свой «святой». Бандита, бретера и убийцу Пьера Франсуа Ласенера - равноправного с Леметром и Дебюро героя «Детей райка» - обезглавили в 1836 году. В тюрьме он писал романтические стихи, позволившие Бодлеру назвать его «одним из героев современной жизни», впечатлившие Достоевского, включенные Бретоном в легендарную «Антологию черного юмора».

На стезе изящной словесности полицейские не отстают от бандитов. Их «святой патрон» - Эжен Франсуа Видок (1775–1857), бывший каторжник, ставший гением сыска, литератор-мемуарист.

Да что там Видок, если я сам гостил на барже - ржавая руина снаружи, пятизвездочный отель внутри - кокаинового короля «Филу», отсидевшего лет двадцать. Битых три часа он со знанием дела обсуждал с моей женой феномен тургеневских барышень.

Во французских тюрьмах то ли уникальные библиотеки, то ли уникальные сидельцы.

Париж стоит не только обедни, но и преступления. Франция относится и к революции, и к преступлению как аперитиву или трапезе. Чревом Парижа называли уничтоженный в 1968 году огромный рынок в квартале Ле-Аль. Преступления питают неистребимое, метафизическое чрево Парижа.

P. S. В 1836 году Леметр вышел на сцену в гриме, недвусмысленно шаржирующем Луи Филиппа: спектакль «Робер Макэр» запретили. Вторую жизнь Макэру подарил великий Оноре Домье. В сюите из ста одного рисунка, опубликованной в журнале «Шаривари» (1836–1838), жулик примерил на себя все уважаемые в обществе профессии, от маклера до врача: любая из них оказывалась золотой жилой. Первый фильм о Робере Макэре - «Робер Макэр и Бертран» (1907) - снял пионер кинематографа Жорж Мельес. В «Приключениях Робера Макэра» (1925) Жана Эпштейна злодея играл Жан Анжело. О нем сняты также телеспектакль Пьера Бюро «Робер Макэр» (1971) с Жаном Маре и два телефильма: в «Робере Макэре» (1976) Роже Каана главную роль сыграл Робер Ирш, а в «Банде Обжоры» (1976) Франсуа Шателя - Франсис Лемер.

Дебюро играли Монти Блю («Любовь Камиллы» Гарри Бомонта, США, 1924), Густав Грюндгенс («Пляска на вулкане» Ханса Штайнхофа, Германия, 1938), Жан Луи Барро («Дети райка»), Саша Гитри («Дебюро» Гитри, 1951), Робер Ирш (телефильм Жана Прата «Дебюро», 1982).

Ласенера в «Детях райка» (1945) играл Морис Эрран, в «Ласенере» (1990) Франсиса Жиро - Даниэль Отей. Видоку повезло больше. Его образ создавало множество актеров: Гарри Бор в фильмах Жерара Буржуа («Молодой Видок, или Как становятся полицейским», 1909; «Видок», 1911), Рене Наварр («Видок» Жана Кемма, 1923), Андре Брюле («Видок» Жака Даруа, 1940), Джордж Сандерс («Скандал в Париже» Дугласа Сирка, США, 1946), Анри Нассье («Кавалер креста смерти» Люсьена Гарнье Реймона, 1947), Бернар Ноэль (телефильм «Видок», 1967), Клод Брассер (телефильм «Новые приключения Видока», 1971–1973), Жерар Депардье («Видок» Питофа, 2001), Бруно Мадинье (телефильм «Маска и перо», 2010).