Война гвельфов и гибеллинов. Гвельфы и гибеллины

Кассано Монтаперти Беневенто Тальякоццо Колле-ди-Валь-д"Эльса Роккавьоне Дезио Пиеве-аль-Топпо Кампальдино Альтопашо Цапполино Гаменарио

В творчестве Никколо Макиавелли

В творчестве Шекспира

Если рассматривать литературу Англии, то ярче всего конфликт Гвельфов и Гибеллинов отражён в произведении «Ромео и Джульетта ».

Две равноуважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас события,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролития.
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни,
И гибель их у гробовых дверей
Кладет конец непримиримой розни.
Их жизнь, любовь и смерть и, сверх того,
Мир их родителей на их могиле
На два часа составят существо
Разыгрываемой перед вами были.
Помилостивей к слабостям пера -
Их сгладить постарается игра.

Между знатными веронскими семействами Монтекки и Капулетти (в английском оригинале - Монтегю и Капулет) идёт многовековая вражда. После перебранки слуг вспыхнула новая схватка между господами. Герцог Веронский Эскал после тщетной попытки восстановить мир между враждующими семьями объявляет, что отныне виновник кровопролитья заплатит за это собственной жизнью.

Если интерпретировать сюжет, то можно прийти к выводу что: Ромео Монтекки принадлежит к партии Гибеллинов (на это указывает его дружба с Меркуцио); Джульета Капулетти к партии Гвельфов, причём к Белым Гвельфам, так как назначено сватовство за герцога.

В архитектуре

После того как в 1471 рухнуло здание Успенского Собора при землетрясении - «известь была неклеевита, а камень нетвёрд» . Иван III, по совету Софьи Палеолог, приглашает из Италии зодчих. Перед миланскими зодчими в год 1480 встал важный политический вопрос: какой формы нужно делать зубцы стен и башен - прямые или ласточкиным хвостом? Дело в том, что у итальянских гвельфов были замки с прямоугольными зубцами, гибеллинов - ласточкиным хвостом. Поразмыслив, зодчие сочли, что великий князь Московский уж точно не за Папу. И вот наш Кремль повторяет форму зубцов на стенах замков гибеллинов в Италии.

См. также

Напишите отзыв о статье "Гвельфы и гибеллины"

Примечания

Ссылки

• Гвельфы и гибеллины // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М . : Советская энциклопедия, 1969-1978.

Отрывок, характеризующий Гвельфы и гибеллины

– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».

3 302

В 1480 году миланские архитекторы, строившие Московский Кремль, были озадачены важным политическим вопросом: какой формы нужно делать зубцы стен и башен - прямые или ласточкиным хвостом? Дело в том, что у итальянских сторонников Римского Папы, называвшихся гвельфами, были замки с прямоугольными зубцами, а у противников папы - гибеллинов - ласточкиным хвостом. Поразмыслив, зодчие сочли, что великий князь Московский уж точно не за Папу. И вот наш Кремль повторяет форму зубцов на стенах замков гибеллинов в Италии.

Однако борьба этих двух партий определила не только облик кремлевских стен, но и пути развития западной демократии.
В 1194 году у императора Священной Римской империи Генриха VI Гогенштауфена родился сын, будущий Фридрих II. Вскоре после этого кочевавший по Италии двор остановился на некоторое время на юге страны (Сицилийское королевство было объединено с имперскими территориями благодаря браку Генриха и Констанции Отвиль, наследницы норманнских королей). И там государь обратился к аббату Иоахиму Флорскому, известному своей эсхатологической концепцией истории, с вопросом о будущем своего наследника. Ответ оказался уничтожающим: «О, король! Мальчик твой разрушитель и сын погибели. Увы, Господи! Он разорит землю и будет угнетать святых Всевышнего».
Папа Адриан IV коронует в Риме императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссу из рода Гогенштауфенов в 1155 году. Ни тот, ни другой еще не представляют себе, что вскоре итальянский мир расколется на «поклонников» тиары и короны и между ними разразится кровавая борьба
Именно в правление Фридриха II (1220-1250 годы) началось противостояние двух партий, которое в разной мере и разной форме оказало влияние на историю Центральной и Северной Италии вплоть до XV века. Речь идет о гвельфах и гибеллинах. Эта борьба началась во Флоренции и, говоря формально, всегда оставалась чисто флорентийским явлением. Однако на протяжении десятилетий, изгоняя побежденных противников из города, флорентийцы сделали соучастниками своих распрей чуть ли не весь Апеннинский полуостров и даже соседние страны, прежде всего Францию и Германию.
В 1216 году на одной богатой свадьбе в селении Кампи под Флоренцией завязалась пьяная драка. В ход пошли кинжалы, и, как повествует хронист, молодой патриций Буондельмонте деи Буондельмонти убил некоего Оддо Арриги. Опасаясь мести, родовитый юноша (а Буондельмонте был представителем одного из знатнейших родов Тосканы) пообещал жениться на родственнице Арриги из купеческого рода Амидеи. Неизвестно: то ли боязнь мезальянса, то ли интриги, а может быть, подлинная любовь к другой, но что-то заставило жениха нарушить обещание и выбрать себе в жены девушку из дворянского рода Донати. Пасхальным утром Буондельмонте на белом коне направился к дому невесты, чтобы дать брачную клятву. Но на главном мосту Флоренции, Понте Веккьо, на него напали оскорбленные Арриги и убили. «Тогда, - сообщает хронист, - началось разрушение Флоренции и появились новые слова: партия гвельфов и партия гибеллинов». Гвельфы требовали мести за убийство Буондельмонте, а те, кто стремился затушевать это дело, стали именоваться гибеллинами. Не верить хронисту в рассказе о несчастной судьбе Буондельмонте нет причин. Однако его версия о происхождении двух политических партий Италии, оказавших огромное влияние на историю не только этой страны, но и всей новой европейской цивилизации, вызывает справедливые сомнения - мышь не может родить гору.
Группировки гвельфов и гибеллинов действительно образовались в XIII веке, но их истоком были не будничные «разборки» флорентийских кланов, а глобальные процессы европейской истории.
В то время Священная Римская империя германской нации простиралась от Балтийского моря на севере до Тосканы на юге и от Бургундии на западе до Чехии на востоке. На таком большом пространстве императорам было крайне сложно поддерживать порядок, особенно в Северной Италии, отделенной горами. Именно из-за Альп в Италию пришли названия партий, о которых мы ведем речь. Немецкое «Вельфы» (Welf) итальянцы произносили как «Гвельфы» (Guelfi); в свою очередь «Гибеллины» (Ghibellini) - искаженное немецкое Waiblingen. В Германии так именовались две соперничающие династии - Вельфы, которым принадлежали Саксония и Бавария, и Гогенштауфены, выходцы из Швабии (их именовали «Вайблингами», по названию одного из родовых замков). Но в Италии значение этих терминов было расширено. Североитальянские города оказались между молотом и наковальней - их независимости угрожали как германские императоры, так и Римские Папы. В свою очередь, Рим находился в состоянии непрерывного конфликта с Гогенштауфенами, стремящимися захватить всю Италию.
К XIII веку, при Папе Иннокентии III (1198-1216), наступил окончательный раскол между церковью и светской властью. Своими корнями он уходит в конец XI века, когда по инициативе Григория VII (1073- 1085) началась борьба за инвеституру - право назначения епископов. Раньше им обладали императоры Священной Римской империи, но теперь Святой престол хотел сделать инвеституру своей привилегией, рассчитывая, что это будет важным шагом на пути распространения папского влияния на Европу. Правда, после череды войн и взаимных проклятий никому из участников конфликта не удалось достичь полной победы - было решено, что избранные капитулами прелаты будут получать духовную инвеституру от Папы, а светскую - от императора. Последователь Григория VII - Иннокентий III достиг такой власти, что мог свободно вмешиваться во внутренние дела европейских государств, а многие монархи считали себя вассалами Святого престола. Католическая церковь окрепла, обрела самостоятельность и получила в свое распоряжение большие материальные средства. Она превратилась в закрытую иерархию, ревностно отстаивавшую на протяжении последующих столетий свои привилегии и свою неприкосновенность. Церковные реформаторы считали, что пора переосмыслить характерное для раннего Средневековья единство светской и духовной властей (regnum и sacerdotium) в пользу верховной власти Церкви. Конфликт между клиром и миром был неизбежен.

Городам нужно было выбирать, кого взять себе в союзники. Тех, кто поддерживал Папу, назвали гвельфами (ведь династия Вельфов враждовала с Гогенштауфенами), соответственно, тех, кто был против папского престола, - гибеллинами, союзниками династии Гогенштауфенов. Утрируя, можно сказать, что в городах за гвельфов был пополо (народ), а за гибеллинов - аристократия. Взаимное соотношение этих сил определяло городскую политику.
Итак, фигуры на доске геополитики расставлены - император, Папа, города. Нам кажется, что их тройственная вражда была следствием не только человеческой алчности.
Участие городов - вот что было принципиально новым в противостоянии Пап и германских императоров. Горожанин Италии почувствовал вакуум власти и не преминул им воспользоваться: одновременно с религиозной реформой началось движение за самоуправление, которому предстояло за два века полностью изменить соотношение сил не только в Италии, но и во всей Европе. Оно началось именно на Апеннинском полуострове, поскольку здесь городская цивилизация имела крепкие античные корни и богатые традиции торговли с опорой на собственные финансовые ресурсы. Старые римские центры, пострадавшие от рук варваров, успешно возрождались, в Италии горожан было намного больше, чем в других странах Запада.
Городскую цивилизацию и ее характерные особенности в нескольких словах никто не опишет нам лучше, чем вдумчивый современник, германский историк середины XII века Оттон Фрейзингенский: «Латиняне (жители Италии), - пишет он, - по сей день подражают мудрости древних римлян в расположении городов и управлении государством. Они настолько любят свободу, что предпочитают подчиняться скорее консулам, чем синьорам, чтобы избегнуть злоупотреблений властей. А чтобы они не злоупотребляли властью, их сменяют почти каждый год. Город заставляет всех живущих на территории диоцеза подчиняться себе, и с трудом можно найти синьора или знатного человека, который не подчинился бы власти города. Город не стыдится посвящать в рыцари и допускать к управлению юношей самого низкого происхождения, даже ремесленников. Поэтому итальянские города превосходят все прочие по богатству и могуществу. Этому способствует не только разумность их учреждений, но и длительное отсутствие государей, которые обычно остаются по ту сторону Альп».
Экономическая сила итальянских городов оказалась едва ли не решающей в борьбе Империи и Папства. Город вовсе не противопоставлял себя традиционному феодальному миру. Напротив, он не мыслил себя вне его. Еще до того, как коммуна, этот новый способ политического самоуправления, окончательно кристаллизовалась, городская элита поняла, что пользование свободами должно быть признано императором или Папой, лучше - и тем, и другим. Ими же эти свободы должны были охраняться. К середине XII века в понятии свободы сконцентрировались все ценности городской цивилизации Италии. Государь, который посягал на нее, превращался из защитника в поработителя и тирана. В результате горожане переходили на сторону его противника и продолжали непрекращающуюся войну.
Когда в 1150-х годах молодой германский император Фридрих I Барбаросса появился на полуострове с целью вернуть к повиновению североитальянские провинции, его взору предстала своеобразная огромная шахматная доска, где квадраты представляли собой города с подчиненными им более или менее крупными провинциями - контадо. Каждый преследовал свои интересы, которые наталкивались на противодействие ближайшего соседа. Поэтому Мантуе трудно было стать союзником Вероны, а Бергамо, скажем, - Брешии и т.д. Каждый город искал союзника в более отдаленном соседе, с которым у него не было территориальных споров. Город старался всеми силами подчинить своим порядкам округу, в результате этого процесса, называемого comitatinanza, возникали маленькие государства. Сильнейшие из них старались поглотить слабейших.
Усобицам в Ломбардии, Венето, Эмилии, Романье, Тоскане не было видно конца. Поражает жестокость, которую проявляли друг к другу итальянцы. В 1158 году император осадил непокорный Милан, и «никто, - пишет хронист, - не участвовал в этой осаде с большим неистовством, чем кремонцы и павийцы. Осажденные тоже не проявили ни к кому больше враждебности, чем к ним. Между Миланом и этими городами давно существовали соперничество и раздоры. В Милане были убиты или мучились в тяжком плену многие тысячи их людей, земли их грабились и сжигались. Поскольку они не могли сами должным образом отомстить Милану, превосходившему их и по собственным силам, и по количеству союзников, то они решили, что настал подходящий момент расплатиться за нанесенные им оскорбления». Объединенным германско-итальянским войскам удалось тогда сломить гордый Милан, его укрепления как важнейший символ свободы и независимости были срыты, а по центральной площади проведена не менее символическая борозда. Впрочем, славным германским рыцарям не всегда сопутствовала удача - городские ополчения, особенно объединенные под эгидой Ломбардской лиги, наносили им столь же сокрушительные поражения, память о которых сохранялась на века.
Жестокость была непременной составляющей борьбы итальянских средневековых партий. Жестокой была власть, но столь же жестокими по отношению к ней были горожане: «провинившихся» подестa, консулов, даже прелатов избивали, вырывали им языки, ослепляли, с позором гоняли по улицам. Такие нападения не обязательно вели к изменению режима, но давали иллюзию временного освобождения. Власть отвечала пытками и стимулировала доносительство. Изгнание или смертная казнь грозили подозреваемому в шпионаже, заговоре и связях с врагом. Обычное судопроизводство в таких вопросах не применялось. Когда преступники скрывались, власть не гнушалась услугами наемных убийц. Наиболее распространенным способом наказания было лишение имущества, а для богатых семей еще и снос палаццо. Методичное разрушение башен и дворцов имело своей целью не только стереть память об отдельных личностях, но и об их предках. Вернулось зловещее понятие проскрипций (так еще во времена Суллы в Риме называлось объявление некоего гражданина вне закона - разрешалось и поощрялось его убийство, а имущество отходило в казну и отчасти самим убийцам), и часто они распространялись теперь на детей и внуков осужденного (по мужской линии). Так правящая партия выкорчевывала из общественной жизни целые семейные древа.
Кроме того, повседневный поток насилия исходил еще и от особых организованных групп, вроде расширенных родовых «ополчений» («консортерий»), приходских «дружин» одной какой-нибудь церкви или «контрад» (квартальных «команд»). Существовали различные формы неповиновения: открытый отказ следовать законам коммуны (фактический синоним «города»), военное нападение на весь родной город со стороны изгнанных из него по политическим мотивам, «теракты» против магистратов и клира, похищение их имущества, создание тайных обществ, подрывная агитация.
Надо сказать, что в этой борьбе политические пристрастия менялись с быстротой калейдоскопа. Кто ты, гвельф или гибеллин, часто решали сиюминутные обстоятельства. За весь тринадцатый век вряд ли найдется один крупный город, где бы власть не поменялась насильственным образом несколько раз. Что говорить о Флоренции, менявшей законы с легкостью необыкновенной. Все решалось практикой. Захвативший власть формировал правительство, создавал законы и следил за их исполнением, контролировал суды и т. д. Противники - в тюрьме, в изгнании, вне закона, но изгнанники и их тайные союзники не забывали обиду и тратили свои состояния на тайную или явную борьбу. Для них правительство противников не обладало никакой законной силой, во всяком случае, не большей, чем их собственное.
Гвельфы и гибеллины вовсе не были организованными партиями, подчинявшимися руководству своих формальных лидеров. Они представляли собой сеть независимых группировок, сотрудничавших друг с другом до определенного момента под подходящим знаменем. Гвельфы часто обращали оружие против Папы, а гибеллины действовали, не учитывая интересы претендентов на императорскую корону. Гибеллины не отрицали Церковь, а гвельфы - Империю, но старались свести к минимуму их реальные притязания на власть. Гвельфские правительства часто оказывались под отлучением. Прелаты же нередко вели свое происхождение из аристократических семейств с гибеллинскими корнями - даже некоторые Папы могли бы быть обвинены в гибеллинских симпатиях!

Партии гвельфов и гибеллинов были мобильны, сохраняя при этом своих служащих и корпоративные правила. В изгнании они действовали как наемные банды и политические группы, оказывавшие давление то войной, то дипломатией. Возвращаясь домой, становились не то чтобы властью, но влиятельнейшей общественной силой (понятия партии власти не существовало). К примеру, когда в 1267-м гвельфы в очередной раз установили контроль над Флоренцией, их капитан и консул вошли в правительство. При этом их партия осталась частной организацией, которой, правда, официально «присудили» конфискованное имущество изгнанных гибеллинов. С помощью этих средств она начала, по сути, финансовое закабаление города. В марте 1288-го коммуна и пополо были должны ей уже 13 000 флоринов. Это позволило гвельфам так надавить на земляков, что те санкционировали начало войны против тосканских гибеллинов (что и привело к победе при Кампальдино в 1289 году). В общем, партии исполняли роль основных цензоров и хранителей политической «правоверности», обеспечивая с переменным успехом верность горожан Папе или императору соответственно. Вот и вся идеология.

Предводитель пизанских гибеллинов Уголино делла Герардеска вместе со своими сыновьями был заключен в замок Гуаланди, где умер от голода
Читая средневековые пророчества, историософские рассуждения последователей Иоахима Флорского или сочинения Данте, сулящие беды итальянским городам, складывается впечатление, что в той борьбе не было ни правых, ни виноватых. От шотландского астролога Михаила Скотта, выступившего перед Фридрихом II в 1232 году в Болонье, досталось как непокорным гвельфским коммунам, так и верным Империи городам. Пизанского графа Уголино делла Герардеска Данте осудил на страшные муки ада за предательство своей партии, но, несмотря на это, под его пером тот стал едва ли не самым человечным образом всей поэмы, во всяком случае, ее первой части. Хронист XIII века Саба Маласпина называл демонами и гвельфов, и гибеллинов, а Джери из Ареццо обзывал своих сограждан язычниками за то, что они поклонялись этим партийным наименованиям, словно идолам.
Стоит ли искать за этим «идолопоклонством» разумное начало, какие-либо реальные политические или культурные убеждения? Можно ли вообще разобраться в природе конфликта, корни которого уходят далеко в прошлое итальянских земель, а последствия - в Италию Нового времени, с ее политической раздробленностью, «неогвельфами» и «неогибеллинами»? Может быть, в чем-то борьба гвельфов и гибеллинов сродни дракам футбольных tifosi, иногда довольно опасным и кровопролитным? Разве может уважающий себя молодой итальянец не болеть за родной клуб? Разве он может оказаться совсем «вне игры»? Борьба, конфликтность, «партийность», если угодно, в самой природе человека, и Средневековье в этом очень похоже на нас. Пытаться искать в истории гвельфов и гибеллинов исключительно выражение борьбы классов, сословий или «прослоек», пожалуй, не стоит. Но при этом нельзя забывать, что от борьбы гвельфов и гибеллинов во многом происходят современные демократические традиции Запада.

4. Гвельфы и гибеллины

»...И причиною было то, что один из молодых дворян в городе по имени Буондельмонте деи Буондельмонти обещал взять в жены дочь мессера Одериго Джантруфетти. А потом, когда он проходил однажды мимо дома Донати, знатная дама мадонна Альдруда, жена мессера Фортегуерры Донати, у которой были две дочери очень красивые, увидела его с балкона своего дворца. Она подозвала его и, показав ему одну из упомянутых дочерей, сказала: «Кого ты берешь в жены? Я готовила тебе вот эту». Когда он внимательно рассмотрел девушку, она ему очень понравилась. Но он ответил: «Я не могу теперь сделать по-другому». На это мадонна Альдруда сказала: «Можешь; пеню за тебя заплачу я». Тогда Буондельмонте сказал: «Я согласен». И обручился с девушкой, отказавшись от той, с какой был помолвлен раньше и которой клялся. Поэтому, когда мессер Одериго сокрушался среди родных и друзей о случившемся, решено было отомстить, напасть на Буондельмонте и нанести ему увечья. Когда услышали об этом Уберти, очень знатная и могущественная семья, родственная Одериго, они стали говорить, что лучше его убить: ненависть будет одинаковая, ранят его или убьют; сделаем - там будет видно. И положено было убить его в день свадьбы. Так и поступили. Эта смерть внесла разделение среди граждан: с обеих сторон теснее сплотились родные и друзья, и указанное разделение поэтому так и не кончилось. Оно породило много смут, смертоубийств и усобиц в городе».

Так коротко записал под 1215 годом, спутав слегка имена , хронист Дино Компаньи. У других летописцев рассказ развернут в подробное повествование. Ближайшее потомство было убеждено, что разделение Флоренции на гвельфов и гибеллинов пошло именно от кровавой свадьбы Буондельмонте, и именно в 1215 году. Это, конечно, не так. Распря между Буондельмонти и Уберти первоначально не выходила из дворянских кругов и представляла собой один из эпизодов феодальной родовой кровной мести. Скьятта дельи Уберти, первый закричавший, что нужно убивать, и Моска Ламберти, «злым словом» (Дж. Виллани) «сделаем - там будет видно» (cosa fatta capo ha) утвердивший всех в кровавом решении (оба они потом участвовали в убийстве бедного Буондельмонте), чтобы смягчить ответственность, старались придать своему преступлению вид политического акта. Украсить дело личной мести звонким политическим лозунгом было очень выгодно. В Италии усобицы отнюдь не политические легко прикрывались политическими лозунгами, ибо общественная атмосфера была крепко накалена. Раздоры между городами вспыхивали по всякому поводу: крупным нужно было поглотить мелкие, равносильные бились из-за торговых интересов, из-за обладания удобной гаванью, горным проходом, речной переправой. Всем нужно было раздвигать границы своей территории. Там, где внутри городов экономический рост подготовил почву для обострения противоречий, партии, вооруженные до зубов, становились одна против другой и оглашали воздух громкими вызовами. И надо всем этим кровавым, но чисто домашним соперничеством повисли два непримиримых лозунга, ко всему легко пристающие: гвельфы и гибеллины.

Распря между Буондельмонти и Уберти во Флоренции долгое время не имела никакого политического зерна. До тех пор пока не были вовлечены в борьбу широкие пополанские массы, столкновения, пенившиеся неистовой обоюдной ненавистью, обагрявшие кровью каменные плиты флорентийских улиц, не выходили из рамок местной дворянской усобицы. Что же вовлекло в нее горожан?

Обычно это объясняется слишком просто. Большинство дворян были старыми вассалами императора и поэтому примкнули к гибеллинам, а пополаны, против которых дворяне уже начинали свои происки, самым естественным образом сделались гвельфами. В действительности эволюция была значительно сложнее. Много гвельфов было и среди дворян, и, кроме того, переходы из гибеллинов в гвельфы и среди дворян, и среди пополанов были очень часты даже тогда, когда никакая опасность не грозила оставшимся на слабой стороне. Причина была другая. Капитал в поисках прибылей пытался работать с императором Фридрихом Гоэнштауфеном, и наиболее богатые «гибеллинские» семьи складьшались, чтобы устраивать императору займы. Фридриху займы были нужны, потому что борьба с папами, в которой проходили последние годы его царствования, постоянно требовала денег. Но более осторожные семьи не доверяли кредитоспособности императора-еретика. То, что можно назвать тогдашней флорентийской «биржей», то есть собрание купцов где-нибудь на Старом рынке или на площади перед собором, расценивало шансы императора очень низко. Наоборот, шансы курии, находившейся после Иннокентия III на вершине своего могущества, представлялись ей блистательными. Кроме того, император не мог предоставить никакого обеспечения займам, а курия предлагала очень солидные: сбор папской дани по всей Европе с удержанием в пользу купечества, смотря по условиям, процентов или частей капитального долга с собранных сумм. Вот почему, пока был жив Фридрих, флорентийское купечество колебалось: то побеждала гибеллинская волна, то гвельфская. А когда Фридрих умер (1250) и в руках его преемников трон зашатался еще больше, победа все решительнее стала склоняться на сторону гвельфов. Кредитоспособность курии одержала верх.

Пополанское купечество было вовлечено в распрю гвельфов и гибеллинов в период, когда для займов императору и папе понадобилось собирать капиталы, то есть, выражаясь современным языком, выпускать облигации. Операцией этой занялись крупные банки; их было во Флоренции уже немало, они втягивали в операции свободные купеческие капиталы. Естественно, что всякая перемена счастья в борьбе Фридриха или Манфреда с папой отзывалась потрясением в городе.

Впервые лозунги «гвельфы» и «гибеллины» прозвучали по-серьезному во Флоренции в 1240 году. Семья Уберти по-прежнему стояла во главе гибеллинов и старалась перетянуть на сторону императора симпатии и капиталы флорентийцев. Восемь лет длилась борьба, в которой Фридрих энергично помогал гибеллинам. В 1248 году гвельфы вынуждены были признать себя побежденными и отправились в изгнание. Город остался во власти гибеллинов.

Изгнание продолжалось недолго. Император Фридрих умер в декабре 1250 года, и гвельфы, собрав силы, немедленно вошли во Флоренцию, куда их призывало большинство пополанов. Наступил мир, напряженный и тревожный, полный хитрых взаимных обходов и подкопов. Опираясь на широкие пополанские массы, гвельфы провели первую серьезную конституционную реформу (primo popolo), вызванную необходимостью укрепить коалицию хозяйственных соединений; острие ее было направлено против дворянства. Дворянам запретили иметь башню выше чем в 50 локтей высоты. «А были и по 120», - говорит Джованни Виллани. Цехи конституируются, но государственная организация строится независимо от цехов (уступка гибеллинам). Городское население делится по кварталам (6 кварталов, 12 компаний с чисто военным устройством: предосторожность против гибеллинского бунта) с «вождем народа» (capitano del popolo) и советом из 12 старейшин (anziani) во главе. Сделан, таким образом, первый шаг к установлению равноправия между купцами и ремесленниками.

Это было необходимо, потому что гибеллинам, имевшим постоянную поддержку со стороны наследников Фридриха, могла противостоять только коалиция всех пополанских сил. Но гибеллины, стиснутые новым строем, не дремали. Их эмиссары рыскали повсюду. И не напрасно. Сын Фридриха Манфред, получивший по наследству бешеную ненависть пап, помогал гибеллинам, дабы не быть отрезанным от богатых финансовых ресурсов Флоренции, крайне ему необходимых. Он, правда, не сумел предупредить их изгнания в 1256 году, но когда они с Фаринатою во главе соединились с гибеллинской Сиеной, прислал им в помощь отряд в 800 немецких конников под начальством графа Джордано. Это было в 1260 году. Флорентийские гвельфы, снарядившись, как могли, с боевой колесницей, с боевым колоколом, мартинеллою двинулись против них и встретились под Монтаперти, на берегу Арбии. И такой разгорелся бой, что воды этой маленькой речки «окрасились в красный цвет» («Ад», X). Флорентийцы были разбиты наголову; и колесница, и колокол были отвезены в Сиену в качестве трофеев, а в Эмполи граф Джордано собрал совет, чтобы решить, нужно или нет срыть до основания Флоренцию. Все требовали разрушения гвельфского гнезда. Фарината один восстал и не допустил этого.

Я был один, когда решали
Флоренцию стереть с лица земли:
Я спас ее, при поднятом забрале -

так говорит он в десятой песне «Ада» об этом событии.

Гвельфы снова пошли в изгнание и унесли с собой свои капиталы. На чужбине они делали отличные дела с курией и копили богатства. Из своих барышей они финансировали - под папскую гарантию - экспедицию Карла Анжуйского, сокрушившую державу Гоэнштауфенов и открывшую им дорогу домой. Ибо после поражения и смерти Манфреда под Беневентом гибеллины не могли держаться во Флоренции. Они ушли - и навсегда. Гвельф Данте мог с торжеством ответить Фаринате:

Хоть изгнаны, - не медлил я ответом,-
Они вернулись вновь со всех сторон;
А вашим счастья нет в искусстве этом.

(«Ад», X)

Флорентийскому гибеллинизму как политической силе, выступавшей под собственным знаменем, пришел конец. Гвельфы решили подрубить самые корни гибеллинской мощи - их богатые хозяйственные ресурсы. Имущество гибеллинов было конфисковано в пользу государства и продано с молотка, их дома-крепости в городе разрушены до основания. На месте срытого замка семьи Уберти разбили площадь, существующую и поныне, - площадь Синьории. Позднее Арнольфо ди Камбио возвел на ней палаццо Синьории, а еще позднее между площадью и Арно Джордже Вазари построил здание, ставшее галереей Уффици.

В конце XV века итальянские архитекторы, строившие Московский Кремль, были озадачены важным политическим вопросом: какой формы нужно делать зубцы стен и башен - прямые или ласточкиным хвостом? Дело в том, что у итальянских сторонников папы римского, называвшихся гвельфами, были замки с прямоугольными зубцами, а у их противников – гибеллинов, поддерживавших германского императора, замки были с зубцами в ласточкин хвост. Поразмыслив, зодчие сочли, что великий князь всея Руси уж точно не за католического понтифика: зубцы Московского Кремля повторяют форму зубцов на стенах замков и дворцов гибеллинов, итальянских сторонников императора Священной Римской империи германской нации.

Борьба между гвельфами и гибеллинами началась во Флоренции и всегда оставалась чисто флорентийским явлением. На протяжении десятилетий, принимая ту или иную сторону, флорентийцы сделали соучастниками своих распрей весь Апеннинский полуостров, и даже соседние страны, прежде всего Францию и Германию.

А началось все на одной богатой свадьбе в селении Кампи под Флоренцией, где завязалась пьяная драка, в ход пошли кинжалы, и Буондельмонте, молодой аристократ знатнейшего тосканского рода, убил Арриги, представителя купеческого рода. Опасаясь мести, родовитый юноша согласился на мезальянс и пообещал жениться на не знатной родственнице Арриги. Однажды Буондельмонте, занятый свадебными приготовлениями, проходил мимо палаццо аристократического рода Донати. Знатная дама Альдруда Донати, у которой были две очень красивые дочери, увидела его с балкона дворца, подозвала и, показав одну из дочерей, сказала: «Кого ты собрался взять в жены? Я приготовила тебе получше, вот эту». Буондельмонте внимательно рассмотрел девушку, и она ему очень понравилась. Но он ответил: «Я дал согласие жениться на другой и не могу теперь отказаться». На что мадонна Альдруда ответила: «Можешь, пеню за тебя заплачу я». И Буондельмонте согласился обручиться с красавицей Донати, отказавшись от той, с какой был помолвлен раньше и которой клялся.

Богатые, но не знатные родственники поруганной купеческой дочери решили отомстить за оскорбление, напасть на Буондельмонте и нанести ему увечья. Но Ламберти из знатной и могущественной семьи настаивал на убийстве обидчика, заявив, что лучше сожалеть о сделанном, чем о не сделанном. Когда пасхальным утром Буондельмонте на белом коне направился к дому невесты из рода Донати, чтобы дать брачную клятву, на него напали оскорбленные Арриги и убили. И случилось это 11 апреля 1216 года на главном флорентийском мосту Понте Веккьо .

«Тогда, - сообщает хронист, - началось разрушение Флоренции, и появились новые слова: партия гвельфов и партия гибеллинов. Гвельфы требовали мести за убийство Буондельмонте, а те, кто стремился замять это дело, стали именоваться гибеллинами». Не верить хронисту Дино Компаньи в рассказе о несчастной судьбе Буондельмонте нет причин. Однако его версия о происхождении двух политических партий Италии, оказавших огромное влияние на историю не только этой страны, но и всей новой европейской цивилизации, вызывает справедливые сомнения - мышь не может родить гору.

Партии гвельфов и гибеллинов действительно образовались в XIII веке, но их истоком были не будничные разборки флорентийских кланов, не один из эпизодов феодальной родовой кровной вендетты. Украсить дело личной мести звонким политическим лозунгом было очень выгодно. Между Папским Престолом и Священной Римской империей началась борьба за господство на Апеннинском полуострове. В противостоянии римских пап и германских императоров приняли активное участие итальянские города, которые почувствовали вакуум власти и стали вводить республиканскую форму правления. Между такими городами вспыхивали раздоры по всякому поводу: крупным нужно было поглотить мелких, равные бились из-за торговых интересов, из-за обладания удобной гаванью, горным проходом, речной переправой. Начиналось кровавое соперничество между папой и императором, гвельфами и гибеллинами, Пизой и Флоренцией.

В то время Священная Римская империя германской нации простиралась от Бургундии на западе до Чехии на востоке, от Балтийского моря на севере до Тосканы на юге и стремилась захватить всю Италию. Ей противостояла католическая церковь, которая окрепла, обрела самостоятельность и получила в свое распоряжение большие материальные богатства. Она превратилась в закрытую иерархию, ревностно отстаивавшую свои итальянские владения, свои привилегии и свою неприкосновенность. Церковные реформаторы считали, что пора переосмыслить характерное для раннего Средневековья единство светской и духовной властей в пользу верховной власти Церкви. Святой престол достиг такого могущества, что мог свободно вмешиваться во внутренние дела европейских государств, входящих в Священную Римскую империю. Конфликт между клиром и миром стал неизбежен.

Германские императоры были из рода Гогенштауфенов, владевшим замком Вайблинген, немецкое название которого итальянцы произносили как Гибеллин. Партия императора выступала против постоянного вмешательства папства в жизнь Италии и в германском императоре гибеллины видели силу, могущую дать отпор этому вмешательству. Это были представители крупнейшего феодального землевладения, не желавшими делиться с папством плодами эксплуатации, как своих крестьян, так и живших в «их» городах мелких торговцев и ремесленников. «Далекий» император, живший за альпийскими горами, казался им менее опасным претендентом на получаемые доходы, чем «близкий» папа в Риме.

С Гогенштауфенами враждовал германский род Вельфов, претендовавший на императорскую корону, соответственно их флорентийские сторонники из числа мелких фермеров и городских предпринимателей – пополо, называли себя гвельфами. Они стремилась к экономической самостоятельности и независимости от аристократии и крупных землевладельцев – нобилей, объединенных в партию императора, а потому относили себя к партии папы.

В этой экономической борьбе политические пристрастия менялись с быстротой калейдоскопа. Кто ты, гвельф или гибеллин, часто решали сиюминутные обстоятельства. За весь XIII век вряд ли найдется один крупный итальянский город, где бы власть не поменялась насильственным образом несколько раз. Что же говорить о Флоренции, менявшей законы с легкостью необыкновенной! Флорентийская республика, как независимая коммуна в Северной Италии, вскоре подчинила себе значительную часть Тосканы и создала сложную систему управления, основанную на недопущении узурпации власти одним лицом и достаточно широкой вовлеченности граждан в формирование государственных органов. Гвельфы и гибеллины использовали политические пристрастия для борьбы за власть в коммуне.

Партия, захватившая власть, формировала правительство, издавала законы и следила за их исполнением, контролировала суды, создавала родовые «ополчения», приходские «дружины» и квартальных «команды». Противники - в тюрьме, в изгнании, вне закона, но изгнанники и их тайные союзники не забывали обиду и тратили свои состояния на тайную или явную борьбу: для них новое правительство не обладало никакой законной силой.

Жестокость была непременной составляющей борьбы гвельфов и гибеллинов. Очевидец писал: «Даже не по причине ссоры за землю или сеньорию, а просто так они могут сказать: «Ты гвельф, а я – гибеллин; мы должны ненавидеть друг друга», и лишь по одной этой причине и ни по какой иной они убивают и ранят друг друга каждый день, подобно злобным псам, сыновья вслед за отцами, и так это проклятие Флоренции продолжается из года в год, и нет средств, чтобы излечить это».

Жестокой была власть, но столь же жестокими по отношению к ней были флорентийцы: «провинившихся» подестa (верховный судья и главнокомандующий), гонфалоньера (глава правительства) и приоров (цеховых глав) избивали, вырывали им языки, ослепляли, с позором гоняли по улицам. Власть отвечала пытками, казнями и стимулировала доносительство. Изгнание или смертная казнь грозили подозреваемому в шпионаже, заговоре и связях с врагом. Обычное судопроизводство в таких вопросах не применялось. Когда преступники скрывались, власть не гнушалась услугами наемных убийц. Вернулось зловещее понятие проскрипция: так еще во времена Суллы в Риме называлось объявление некоего гражданина вне закона - разрешалось и поощрялось его убийство, а имущество отходило в казну и отчасти самим убийцам. Такое орудие террора часто распространялось на детей и внуков осужденного по мужской линии.

Правящая партия (папы или императора) выкорчевывала из общественной жизни целые семейные древа. Наиболее распространенным способом наказания было лишение имущества, а для богатых семей еще и снос палаццо. Методичное разрушение башен и дворцов имело своей целью не только стереть память об отдельных личностях, но и об их предках. В 1248 году гибеллины во главе с Фарината Уберти при содействии конницы императора Фридриха II изгнали гвельфов из Флоренции. Победители свалили 36 вражеских башен, причем они рассчитывали направление их падения таким образом, чтобы максимально повредить принадлежавшие гвельфам церкви. Когда же германский император умер, уже гвельфы изгнали гибеллинов из Флоренции, а в качестве утверждения незыблемости новой власти гвельфы разрушили палаццо предводителя гибеллинов Уберти и на этом месте возвели нынешнею площадь Синьории.

В конце концов, гибеллины в ночь на пасху 1267 года навсегда покинули Флоренцию, где восторжествовали гвельфы как партия папы, обеспечивающая городу процветание. Не в интересах горожан было ссориться с папой, который мог помешать торговле флорентийских суконщиков во Франции и в Провансе. После изгнания гибеллинов из города флорентийцам открылись новые торговые пути на юг, в королевство Неаполитанское. Флорентийские банкиры не доверяли кредитоспособности германского императора, который не мог предоставить никакого обеспечения займам, а папа предлагал очень солидные гарантии - сбор папской дани по всей Европе с удержанием в пользу купечества части собранных сумм. Торговые привилегии и кредитоспособность курии одержала верх, и союз с папой стал основой политики гвельфов, диктуемой экономическими интересами Флоренции.

Но недолго царил мир среди победивших гвельфов Флоренции: знатные юноши повздорили за игрой в шахматы, и Лоре Гульельмо нанес Джери Бертакки легкую рану. Происшествие огорчило мессера Гульельмо, и он послал сына извиниться перед отцом раненного. Но когда Лоре прибыл в дом Бертакки, тот велел слугам отвести молодого человека на конюшню, где ему отсекли руку, сопроводив экзекуцию словами: «Передай отцу, что раны, нанесенные железом, лечат не словами, а кровью». Столь жестокий поступок положил начало новому витку средневековой междоусобицы, захлестнувшей Флоренцию.

По традиции каждый год 1 мая во Флоренции праздновалось наступление весны – Календимаджо (на таком торжестве Данте впервые увидел Беатриче). Праздничным вечером 1300 года несколько молодых людей из знатного рода Донати, проезжая мимо церкви Санта-Тринита, остановились поглазеть на танцующих женщин. У церкви уже собралась большая толпа горожан. Не зная, что впереди стоят Донати, представители другого знатного рода, Черки стали прорываться в первые ряды зрителей. И Донати и Черки сочли себя оскорбленными, обнажили мечи, завязалась схватка, в которой одному из Черки отрубили нос. Еще до полуночи гвельфы Флоренции разделились на две враждующие партии - «белые» и «черные».

Вокруг Донати объединились «черные», твердые сторонники папы и французских королей, гвельфы-консерваторы из числа дворян и землевладельцев. Вокруг Черки объединились «белые», умеренные гвельфы из богатых горожан, склонных к компромиссам с побежденными гибеллинами. «Белые» гвельфы обладали реальной властью во Флоренции, не желали подчиняться во всех духовных и мирских делах папе Бонифацию VIII, который задумал включить всю Тоскану в Папскую область, и готовились приютить у себя злейших врагов папы, римское семейство Колонна. Папа призвал на помощь отряд французских наемников, который при поддержке «черных» гвельфов в 1302 году изгнал из Флоренции «белых» гвельфов. Напоминанием о периоде правления «белых» гвельфов является построенный ими дворец на площади Синьории - палаццо Веккьо, символ свободы и мощи флорентийской республики.

Едва ли не самой видной фигурой среди «белых» гвельфов являлся Данте Алигьери, который называл папство «жадным до власти и денег, стремящимся встать надо всеми». Величайший итальянский поэт, как член гильдии врачей и аптекарей, активно участвовал в общественной жизни родной Флоренции, сначала в качестве советника, а затем - приора. На этой должности он стремился примирить «белых» и «черных» гвельфов, и даже избрал себе жену из семьи Донати, поддерживающей противоположную партию.

После государственного переворота 10 марта 1302 года были заочно приговорены к смерти 15 вождей «белых», в том числе и Данте, который был обвинен в присвоении казенных денег, вымогательстве и непокорности папе. Через два месяца после начала ссылки «черные» гвельфы вынесли Данте еще один приговор: в случае, если поэт попробует вернуться в город, его следовало «жечь огнем, пока не умрет». В 1311 году была объявлена амнистия «белым» гвельфам, но Данте в число тех, кому было разрешено вернуться во Флоренцию, не попал. Через 4 года была объявлена еще одна амнистия «белым» гвельфам, но при этом городской совет требовал от изгнанников не только заплатить огромный денежный штраф, но и надеть смирительную рубаху, посыпать голову пеплом и произнести на Соборной площади Дуомо покаянную речь. Данте отказался бесчестить себя.

Во время изгнания Данте много странствовал и именно в эти годы он сочинил «Божественную комедию», заложившую основы итальянского литературного языка. Данте страшно тосковал по Флоренции и упоминания о любимом городе разбросаны в его главном творении по всем трем книгам. Данте называет Флоренцию «великой», «разумной», «богатой», «больной», «усобной», «городом, зависти ужасной полным»…

Данте был похоронен в 1321 году в церкви Сан-Франческо Равенны. Городские власти Флоренции делали все возможное, чтобы вернуть прах Данте на родину и устроить пышное погребение во Флоренции, но Равенна отказывается выдать того, кого флорентийцы сами изгнали из своего города. В 1829 году флорентийцы перестали спорить с равеннцами, и в базилике Санта-Кроче, где покоятся такие великие флорентийцы как Галилей, Микеланджело, Макиавелли, появился кенотаф Данте, который украсила строка из «Ада»: «Почтите высочайшего поэта!».

Символическая гробница Данте вводит в заблуждение не одно поколение бесхитростных путешественников, принимающих ее за подлинную. Но куда больше людей и предположить не может, что Данте до сих пор формально считается изменником родины как предводитель «белых» гвельфов. И вот, в июне 2008 года городской совет Флоренции решил реабилитировать поэта. Но пятеро из двадцати четырех чиновников (все они из партии «зеленых») отказались отменить приговор Данте, вынесенный «черными» гвельфами. Эти люди сочли, что «отец итальянского языка» не стал бы признанным гением, если бы ему не пришлось уйти в изгнание.

👁 Отель как всегда бронируем на букинге? На свете не только Букинг существует (🙈 за конский процент с отелей - платим мы!) я давно практикую Румгуру , реально выгодней 💰💰 Букинга.

👁 Знаешь ? 🐒 это эволюция городских экскурсий. Вип-гид - горожанин, покажет самые необычные места и расскажет городские легенды, пробовал, это огонь 🚀! Цены от 600 р. - точно порадуют 🤑

👁 Луший поисковик Рунета - Яндекс ❤ начал продавать авиа авиа-билеты! 🤷