Лурье - лекции по патрологии. Несколько слов о православной патрологии

Об этом я писал в своем первом (и пока единственном) томе патрологии. Патрология - это учение об отцах, которое, однако, не ограничивается только святыми отцами, в него обязательно входят также и просто церковные писатели. Без этого патрология не может быть полной. Если мы, например, не будем изучать Климента Александрийского, который не был отцом Церкви, но был ярким церковным писателем и мыслителем, то не поймем становления всего святоотеческого богословия.

Собственно, патрология, как наука, возникла в новое время, но не хотелось бы говорить о ней сугубо в наукообразном плане, потому что ее предмет - живая жизнь Церкви, это подлинное святоотеческое Предание, которое живет в Церкви и начинается сразу же после апостолов. Почему мы изучаем мужей апостольских, таких, как священномученик Игнатий Богоносец? Потому что он говорил и учил в духе Предания. Можно сказать, что патрология как наука об отцах и сама жизнь Церкви неразрывно соединены. Нельзя отделять, как у нас иногда делают, науку об отцах от живого течения церковного Предания, как нечто инородное этому Преданию. Такой подход, на мой взгляд, является пагубным для патрологии.

- Чем патрология отличается от патристики?

Раньше считалось, что патристика изучает только учение отцов, а патрология включает в себя три главных элемента: жизнь отцов, их творения и богословие. Но в настоящее время эти два понятия практически взаимозаменяемы. Мне больше нравится слово патрология , но это уже мое личное мнение.

- Алексей Иванович, какие периоды выделяются при изучении святоотеческой письменности?

Эту периодизацию я обычно даю в самом начале введения в патрологию. Обязательно хочу предупредить, что патрология не имеет верхнего предела, а поэтому сейчас в духовных школах начали изучать русскую и вообще славянскую патрологию, которая постоянно как бы «отодвигает» этот верхний предел, ибо наша Православная Церковь всегда рождает все новых и новых отцов. На очереди, думаю, стоит изучение «новогреческой патрологии».

Лично я занимаюсь классической патрологией, которая охватывает огромную эпоху от конца I века и заканчивается на греческом Востоке с гибелью Византии. Внутри этой огромной эпохи существуют более конкретные периоды, хотя подобную периодизацию не всегда можно обозначить с предельной четкостью. Традиционно всегда выделяется доникейский период, потом «золотой век» святоотеческой письменности. В «золотом веке» появляются несколько особых течений: например, каппадокийские отцы, «новоалександрийцы» (святители Афанасий Великий и Кирилл Александрийский), отцы и церковные писатели Антиохийской школы, латинские отцы и церковные писатели. Появляется и сирийская патрология: Афраат Персидский Мудрец, святой Ефрем Сирин. Но после «золотого века» начинается трудно фиксируемый период - до начала иконоборчества: он охватывает два с половиной века. Вслед за ним, то есть после преподобного Иоанна Дамаскина, начинается уже собственно византийская патрология, имеющая ряд своеобразных черт, но она пока менее изучена по сравнению с предшествующими периодами.

- Когда предмет «Патрология» появился в ряде дисциплин, преподаваемых в духовных школах?

У нас этот курс появился в начале XIX века, и появление его, на мой взгляд, совершенно правомерно. Раз изучается Предание Церкви, как же можно не изучать патрологию в духовных школах?

- Сколько курсов студенты-семинаристы изучают патрологию?

В семинарии патрология изучается три года.

- Из чего исходите лично вы, когда выстраиваете композицию курса?

Каждый курс - это всегда творчество. Раньше я думал, что достаточно написать книгу и вот вам - читайте. Но, как оказалось, одной книги недостаточно. Случается, что студенты либо не читают учебники, либо бегло просматривают их, а поэтому материал или до них не доходит, или улавливается ими очень поверхностно. Помимо всего прочего, то, что написано в книге, воспринимается по-иному, нежели устная речь. Иногда говорят: «Зачем, собственно, нужны лекции?» Одно время я тоже думал приблизительно так, а потом понял, что живое слово и книга - это совершенно разные вещи. В том, что дает преподаватель, всегда присутствует, естественно, определенный информативный материал, но дело даже не столько в информации, сколько в том, как преподаватель подбирает материал и как его выстраивает. Здесь и проявляется творчество преподавателя, которое зависит от его личных взглядов, духовного опыта и даже культурных и эстетических симпатий. Очень важно установление живой связи с аудиторией. Каждый курс своеобразен и неповторим, а преподавание зависит от того, как материал воспринимается аудиторией. Найти точки соприкосновения с первых занятий, как правило, трудно, но потом отношения обычно выстраиваются, и уже тогда определяется линия преподавания на отдельно взятом курсе. Конечно, есть определенная программа, и преподаватель обязан ей следовать. Но в эту «матрицу» можно вложить разные составляющие, в чем и проявляется творческий подход каждого преподавателя. Всегда следует помнить одну простую вещь: педагог - это не компьютер, дал информацию - и изучайте. Каждая лекция является «синергией» преподавателя и студентов. И от последних во многом зависит успех преподавания.

- Как долго вы изучаете святоотеческое наследие?

С тех пор, как пришел в Церковь, это около тридцати лет.

- Алексей Иванович, читателям сайта хочется подробнее узнать о ваших научных трудах.

У меня сейчас 10 книг и более сотни статей. Основная масса - это переводы и комментарии. Я открыл для себя этот огромный пласт совершенно неожиданно, поскольку не являюсь филологом в прямом смысле этого слова. Но перевод святых отцов сразу стал для меня не просто главной составляющей моих научных интересов, он начался одновременно с процессом воцерковления. К сожалению, времени на эти переводы никогда не хватало и не хватает. Одно могу сказать: самое блаженное состояние для меня - это сидеть за переводами текстов святых отцов, а точнее - общаться с ними. Они ведь - живые и мои духовные наставники.

Вы в совершенстве владеете древнегреческим языком. Где вы его учили? Вы рассчитывали, что он пригодится при переводе святых отцов?

Владеть древнегреческим языком в совершенстве невозможно, потому что это мертвый язык. Просто, чем больше переводишь, тем лучше отрабатываются какие-то навыки; когда часто работаешь с греческим текстом, возникают определенные стереотипы подхода к нему. Но еще раз повторюсь, я не филолог, и есть куда более одаренные филологи, которые намного профессиональнее меня. Для меня филология всегда была и остается просто инструментом. В свое время я окончил Московский государственный университет, кафедру истории древнего мира и кафедру древних языков - они всегда тесно взаимодействовали. Предполагалось, что историк должен владеть языковым инструментарием. Но так, как филолог, владеть языками историк не может.

Однако я не могу назвать себя и историком в узком смысле этого слова. В университетские годы и после них я всегда тяготел к изучению античной философии: Платона, Плотина и неоплатонизма. До прихода в Церковь я этим занимался весьма активно, также как и гностицизмом. Естественно, в советское время никто не мог обучить меня переводам святых отцов. Андрей Чеславович Казаржевский, к которому я ходил на лекции, преподавал чисто филологическую дисциплину - язык Нового Завета, и при преподавании он старался избегать прямых «религиозных ассоциаций» (за это могли просто выгнать из университета). Мне пришлось быть самоучкой. Да я и до сих пор учусь, ведь каждый святой отец, к творениям которого я обращаюсь, требует постоянного углубленного «вхождения» в него. Обычно перевожу два-три текста, и каждый автор становится для меня учителем. Мне 65 лет, и честно признаюсь без всякой рисовки, что до сих пор постоянно учусь.

Что же касается святоотеческих текстов, то их практически невозможно перевести, ибо, как правило, получается более или менее адекватный пересказ этих текстов. Убежден, что любой перевод - это только перевод. Никогда он не имеет статуса «первой свежести» из-за передачи содержания средствами другого языка. Но такая передача заставляет переводчика понять автора, и для меня это - основное. Понять не только интеллектом, умом, но главное - сердцем. Поэтому я глубоко уверен, что переводить святых отцов может только человек церковный. Если он не церковный, он просто не поймет, о чем идет речь, даже если он будет самым блестящим филологом.

- Как вы полагаете, семинаристу необходимо знать древнегреческий язык для изучения патрологии?

По крайней мере, желательно. Но, зная нагрузки семинаристов, я вижу в этом некий изыск. Начинать изучать греческий надо пораньше. А потом, что такое изучать язык? Язык - это труд, а поэтому и плод такого труда, то есть знание нового языка - всегда полезно, если оно служит прославлению Бога, а не личному честолюбию и гордыне.

Вообще, чем больше языков знаешь, тем более понятным становится родной язык, так как при изучении иностранного языка начинаешь понимать и ценить свой собственный язык. Поэтому я всегда проявлял инициативу, чтобы студенты наших духовных школ изучали древние языки - греческий и латинский, но реальные результаты этого изучения оставляют желать лучшего.

Впрочем, следует отдавать себе отчет в том несомненном факте, что глубокое изучение иностранных языков большинству семинаристов не нужно, ибо у нас ведь не языковый вуз. Здесь требуется разумный минимум, необходимый для общего развития. Но думаю, что целесообразно создавать небольшие языковые группы (пусть даже из одного или двух студентов) на каждом курсе для желающих углубленно изучать древние и новые языки.

Какие существуют тенденции в изучение патрологии на Западе и в России? Существуют ли какие-то методологические особенности?

Я бы по-другому поставил вопрос. Запад ведь является очень неоднородным, а, помимо всего прочего, он катастрофически дехристианизируется. Есть Запад католический и есть протестантский, а отцов Церкви изучают и католики, и протестанты. Отцов изучают даже люди внеконфессиональные, то есть неверующие. Как и в России, к творчеству святых отцов обращаются в специфическом ракурсе и философы. Но если говорить о патрологии, то, конечно, мы в России многим обязаны тому, что делается на Западе. И я лично признателен католическим исследователям, которые издают тексты святых отцов, а мы пользуемся их работой. Также пользуемся плодами и протестантских ученых, стоит отметить их труды по изучению, например, Макария Египетского.

Но если рассматривать патрологию (не патристику) как особую дисциплину, то здесь предполагается в первую очередь церковность, являющаяся, на мой взгляд, основным критерием в подходе к святоотеческим произведениям. Вот, например, изучают на Западе святителя Григория Паламу. Католики воспринимают его по-разному, в зависимости от своих убеждений и взглядов, колебание которых бывает очень значительным: одни ученые почти симпатизируют ему, а другие видят в нем чужеродный католической традиции элемент. Но и у нас также его учение иногда воспринимают как некую интеллектуальную систему, акцентируя внимание преимущественно на различие сущности и энергий в Боге. Но здесь надо понимать, что при всех проблемах в изучении творчества Григория Паламы для нас наиважнейший постулат - осознание того, что он есть святой отец. Этот святитель является неотъемлемым достоянием церковного Предания, и он выше любого исследователя, который может находить некоторые неувязки в его аргументации или еще какие-то недостатки. И выше он в силу одного того факта, что он - святой отец.

Если мы исходим из презумпции святости при изучении святоотеческого наследия, то тогда это - наш главный и отличительный принцип православного подхода к святоотеческому наследию. Для католиков Григорий Палама - лишь один из византийских писателей, он для них не святой отец и они его не признают в качестве такового, а для нас он является одним из главных звеньев святоотеческого Предания. И когда говорят о некоем «паламизме», я всегда выступал и выступаю против этого неадекватного термина. Давайте тогда и учение преподобного Максима Исповедника называть «максимизмом» и изучать его как «максимизм». Святого отца тем самым как бы выделяют из контекста святоотеческого Предания, в котором он находится. Кстати, об этом писали и владыка Василий (Кривошеин), и Владимир Николаевич Лосский, и отец Георгий Флоровский. Они все прекрасно чувствовали живую связь святителя Григория Паламы со святоотеческим Преданием.

В чем, по-вашему, заключается сложность изучения святоотеческого наследия для современных семинаристов? Можно ли выделить творения наиболее трудные для восприятия?

Видите ли, здесь нужно понимать и чувствовать контекст. Попробуйте просто так почитать сочинения, например, святителя Иоанна Златоуста, в частности, «Беседы на Евангелие от Матфея». Через некоторое время почти каждому семинаристу станет скучно, а вместе со скукой придет и усталость: это другой язык, другое восприятие мира и культуры, а, соответственно, и культура слова другая. Чтобы святитель Иоанн Златоуст стал близок и понятен, нужно совершить внутренний подвиг, и это требование подвига - необходимое условие при чтении любого святого отца. Это то, что я называю своего рода аскезой, то есть преодолением нашей греховной лени, а люди, как известно, далеко не всегда любят преодолевать ее и прилагать усилия. Такая аскеза предполагает, конечно, что свою жизнь надо выстраивать, как учат отцы. Поэтому обычно тут возникают трудности.

- Скажите, пожалуйста, труды каких отцов вам наиболее близки?

Я могу назвать святителя Афанасия: его «Слово о воплощении Бога Слова» есть не просто классика, а является, на мой взгляд, шедевром. Или «Житие преподобного Антония» того же святителя. Вообще, у каждого отца есть некие сочинения, которые мне особенно дороги. Возьмите преподобного Максима. Некоторые произведения его вошли в «Добротолюбие», то есть в антологию святоотеческой аскетики, например «Главы о любви», где дается концентрированное отражение духовного опыта этого великого подвижника и не менее великого православного мыслителя. Еще мне доставляет подлинное удовольствие чтение таких кристально чистых произведений, как, например, «Древний патерик». Но проблема для меня состоит в том, что я постоянно чувствую отсутствие в себе равноценного духовного опыта, который позволил бы мне в полноте воспринимать святоотеческие творения.

- Актуальны ли сегодня вопросы, рассматриваемые святыми отцами эпохи раннего христианства?

А как же! Еще в молодости я пришел к выводу, что мысли, высказываемые нами и кажущиеся нам достаточно оригинальными, на самом деле в принципе уже существовали и были высказаны раньше, только в несколько иных формулировках. Можно наверное сказать, что подлинно принципиальных вопросов, как и ответов на них, не очень много. Ведь для православного человека какие вопросы главные? Первый и самый наиважнейший вопрос: как спастись? И святые отцы на него отвечают, и их ответы так же актуальны для нас, как были они актуальными много веков назад.

Иногда говорят, что отцы не всегда поднимали, например, вопросы социального служения. Но что такое социальное служение? Это проявление нашей веры, ведь вера без дел мертва есть. Поэтому социальное служение представляется одним из вторичных моментов главного вопроса: как спастись? Если ты стараешься осуществить это спасение, помогая людям, лечишь больных или идешь в тюрьму, то таким образом ты стремишься к цели христианского жития. И при этом следует всегда помнить, что достижение данной цели невозможно без приоритета внутреннего над внешним. А внутреннее - молитвенный подвиг, духовное преуспеяние и стяжание Святого Духа. Без них немыслимо никакое социальное служение и прочее внешнее делание. Это - аксиома православной жизни.

- Почему священнослужители ныне аппелируют к авторитету отцов XX века, а не к древним отцам?

Далеко не всегда. Лично я часто слушаю, как священники на проповеди ссылаются на отцов далекого церковного прошлого. А как же без этого? Ведь Церковь живет в вечности. И святитель Игнатий (Брянчининов), как и праведный Иоанн Кронштадтский, они вместе с преподобным Максимом Исповедником - наши современники. Но современники не в том плане, что они живут в одном с нами времени, а в том, что они живут в вечности, к которой мы стремимся постоянно приобщаться. Возможно, нынешние священники чаще апеллируют к духовным писателям XIX - ХХ веков потому, что отцы того времени говорят более понятным для нас языком. Однако повторяю, что я встречал много священников, которые постоянно ссылаются и на святителя Иоанна Златоуста, и на святителя Василия Великого и так далее. Поэтому я бы не сказал, что они обращаются только к отцам ХХ века.

Студенты пишут по патрологии курсовые и дипломные работы. Делают ли при этом семинаристы выводы, которые можно назвать насущными и интересными?

Конечно, делают. Есть ряд работ, которые становятся для самих студентов жизненно насущными и интересными. Потому что вдруг открываются такие пласты видения мира, о которых они думали или поверхностно, или совершенно не в том ракурсе. Есть, конечно, отписки, и это понятно, но бывают очень серьезные работы.

Известно, что патрология входит также в учебный план духовной академии. Чем принципиально отличаются семинарский и академический курсы?

Мне приходиться преподавать и в семинарии, и в академии, вследствие чего выработался такой принцип: в академии охватить те слои святоотеческой письменности и богословия, которые в семинарии не затрагиваются. Но, к сожалению, здесь возникает одна специфичная особенность: в академию приходят люди из различных семинарий, где патрология преподается также по-разному. Хотя есть и общий курс, но многое зависит от местных условий, преподавателей и так далее. Иногда то, что изучают, например, в Московской или Сретенской семинариях, в других местах бывает неизвестно. Поэтому преподаватель в академии стоит перед сложной проблемой: стоит ли давать материал, который в принципе должен был проходиться в семинарии, или не стоит.

По моему мнению, в академии должны читаться в основном спецкурсы, то есть рассматриваться какие-то определенные разделы, например становление монашеской письменности «золотого века», или церковные писатели VI века, и читать по этим разделам более подробный и углубленный курс. В академии должна быть специализация. Но сейчас уровень подготовки студентов из различных семинарий разный, и это вызывает затруднения. Поэтому преподавателю приходится все время лавировать между спецкурсом и общими темами. Вот вам я читаю лекции, например, о святом Дионисии Александрийском, а приходят студенты из какой-нибудь провинциальной семинарии, которые они о нем ничего не слышали. Приходиться повторяться.

Кроме того, обычно забывается, что подготовка лекций - очень трудоемкий процесс, занимающий несколько лет, а тем более - подготовка спецкурсов. У нас труд преподавателей оценивается по совершенно примитивной схеме: по лекционным часам, а эти часы - лишь маленькая верхушка огромного айсберга всего труда преподавателя. Кстати, могу сказать, что я всегда стараюсь накануне повторить для себя и обновить уже «обкатанный» курс - это также требует определенного времени.

- Преподается ли патрология в светских вузах?

Насколько я знаю, в светских вузах патристика преподается как история христианской письменности или как часть истории философии.

- Располагают ли семинаристы на сегодняшний день качественными учебными пособиями по патрологии?

Курсов достаточно много. Известен общий обзор «Введение в святоотеческое богословие» отца Иоанна Мейендорфа. Недавно у нас появилась книга инока Всеволода (Филипьева) «Путь святых отцов: Патрология». Очень полезны книги Константина Ефимовича Скурата. Более фундаментальным является курс Н.И. Сагарды «Лекции по патрологии». Но большой провал с точки зрения разработанных курсов наблюдается по разделу церковной письменности и богословия периода после «золотого века» в Византии. Здесь уже надо готовить особый курс (или лучше - курсы).

Вы часто предостерегаете семинаристов от использования недобросовестно переведенных святоотеческих текстов. А чьи переводческие работы вы считаете удачными и адекватными?

Как я понял, речь идет о современных переводчиках? Опять повторюсь, что любой перевод есть только перевод. Каждый переводчик, вольно или невольно, делает ошибки. Нет таких переводчиков, которые никогда не делают ошибок, и связано это со многими чисто субъективными вещами.

Несомненно, есть хорошие переводчики. У нас я могу назвать Алексея Георгиевича Дунаева, который как филолог очень хорошо переводит. В частности, вновь найденные творения преподобного Макария Египетского у него вполне неплохо переведены. Но, к сожалению, его установки на святоотеческое наследие глубоко, на мой взгляд, некорректны. И здесь возникает вопрос: что такое хороший перевод?

Перевод - это либо четкая передача оригинала с чисто филологической точки зрения, либо это все-таки видение глубинных пластов. Я часто имею дело со старыми переводами, и мне они больше нравятся, чем некоторые новые переводы, несмотря на то, что там ошибок тоже хватает. Но в них есть культура перевода, тесно связанная не только с культурой языка, но и культурой церковного миросозерцания и мироощущения. Святоотеческий текст - это тексты Гомера или Шекспира, которые, кстати, неоднократно переводились, причем каждый переводчик передавал их по-своему. Церковные переводы - это то, что живет и работает в соборном сознании Церкви. И старые переводы произведений святых отцов отличаются от новых тем, что в них присутствует глубокая церковная культура. По уровню этой культуры нынешнее поколение переводчиков не может идти в сравнение с ними. Лично я уже 30 лет в Церкви и всеми фибрами своей души ощущаю, сколь долгим и мучительным процессом является усвоение церковного языка и церковного видения бытия. В старых переводах есть и ошибки, и промахи, но они несут в себе удивительное обаяние церковного благолепия. Мне кажется, что современные переводы иногда страдают поверхностностью, плоскостным видением и не поднимают духовные глубинные пласты оригиналов.

Алексей Иванович, какие у вас планы на будущее? Перевод какого святоотеческого труда вам бы хотелось осуществить?

Планы на будущее - это уже как Господь даст, но все-таки я уже практически закончил «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника, и хотелось бы издать полный текст этого перевода, первая часть которого издавалась почти 20 лет назад. Сейчас буду над этим работать. А в дальнейшем планируется издание творений святителя Фиолипта Филадельфийского, перевод которых также движется к концу. Я надеюсь, с Божией помощью, закончить его. Уповаю на то, что Бог даст время и силы для этого, а их обычно всегда не хватает. А так хотелось бы еще многое перевести!

- А чем интересны эти переводы, которыми вы занимаетесь?

- «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника интересны тем, что данный труд - своего рода «высший пилотаж» святоотеческого богословия и аскетики. Это живой синтез духовного опыта и высокого богомыслия. Поэтому приходится пробираться вглубь сложной мысли преподобного отца, в его сложный язык - отсюда, между прочим, и рождаются мои комментарии. Потому что мне иногда непонятно, что этот отец имеет в виду. Я пытаюсь объяснить непонятные для меня места, найти к ним святоотеческие параллели. Так появляются комментарии, которые, как мне представляется, могут быть полезны и для других, особенно - для вдумчивых читателей. Вследствие этого я очень медленно перевожу. Проблемы возникают и тогда, когда при понимании смысла греческого текста я никак не могу переложить его на русский язык. Поэтому приходится рубить фразы и придумывать какие-то вставки, чтобы это адекватно звучало по-русски. Но само по себе это сочинение является действительно одной из вершин святоотеческой мысли.

Святитель Фиолипт интересен тем, что он учитель святителя Григория Паламы и выдающийся исихаст, который у нас известен лишь по некорректному переводу одного только сочинения в «Добротолюбии». В XX веке нашли новую рукопись, включающую более 20 творений святителя. Мы начинали перевод этих творений с моим бывшим студентом - сейчас он уже отец Александр Пржегорлинский. Хотели его быстро издать, но получилось так, что доработка переводов занимает много времени, которого, как всегда, не хватает.

Святитель Фиолипт Филадельфийский - уникальный автор. Он показывает, что исихазм является не столько спором о сущности и энергиях в Боге, сколько уникальным духовным опытом, наработанным многими поколениями православных иноков. Сам святитель Феолипт не касался указанных споров, но его творения являют глубинную основу всего исихазма как преимущественно внутреннего делания. Без святителя Фиолипта непонятна вся традиция православной духовности в лучших ее выражениях.

Помимо прочего, мне очень интересно заниматься преподобным Анастасием Синаитом, переводы некоторых сочинений которого я уже публиковал. Сейчас занимаюсь его уникальным произведением под названием «Вопросы и ответы». Планов много, а какие из них осуществятся - ведает один Бог.

- Как вы считаете, каким багажом знаний должен располагать семинарист, пройдя полный курс патрологии?

—Желательно, конечно, иметь багаж как можно более объемный, но тащить большой багаж часто бывает тяжело. Когда садишься на самолет, то можно взять с собой только определенное количество килограммов, чтобы не было перегруза. Так и в багаж семинариста должно вмещаться определенное количество знаний. Хотелось, чтобы они хотя бы приблизительно знали, кем был тот или иной отец Церкви, когда он жил.

Например, мы на литургии постоянно вспоминаем великих вселенских учителей. А кто такой святитель Василий Великий? Он ведь был живой человек, прожил короткую, но богатую и яркую жизнь, писал сочинения, многие из них поражают удивительной свежестью благодатной мысли, в которых отразился его неповторимый духовный лик. И этот лик отличался от такого же лика его друга святителя Григория Богослова. И у семинаристов, на мой взгляд, должно остаться в душе видение духовного лика того или иного отца Церкви, который есть как бы «икона» внутри нашей души.

В заключение хотелось бы выразить пожелание, чтобы семинаристы читали и самих святых отцов и работы о святых отцах. Без такого чтения невозможно стяжание полноты духовного опыта и ведения.

Алексей Иванович Сидоров – доктор церковной истории, профессор Московской духовной академии и Сретенской духовной семинарии. Родился в 1944 г., в 1975 г. окончил исторический факультет МГУ по кафедре истории древнего мира, заочно окончил аспирантуру Института всеобщей истории РАН. А.И. Сидоровым издано десять книг, среди которых «Творения преподобного Максима Исповедника: Богословские и аскетические трактаты»; «Творения аввы Евагрия: Аскетические и богословские трактаты»; «Блаженный Феодорит Кирский: История боголюбцев»; «Курс патрологии: Возникновение церковной письменности», а также свыше сотни научных статей.

– Об этом я писал в своем первом (и пока единственном) томе патрологии. Патрология – это учение об отцах, которое, однако, не ограничивается только святыми отцами, в него обязательно входят также и просто церковные писатели. Без этого патрология не может быть полной. Если мы, например, не будем изучать Климента Александрийского, который не был отцом Церкви, но был ярким церковным писателем и мыслителем, то не поймем становления всего святоотеческого богословия.

Собственно, патрология, как наука, возникла в новое время, но не хотелось бы говорить о ней сугубо в наукообразном плане, потому что ее предмет – живая жизнь Церкви, это подлинное святоотеческое Предание, которое живет в Церкви и начинается сразу же после апостолов. Почему мы изучаем мужей апостольских, таких, как священномученик Игнатий Богоносец? Потому что он говорил и учил в духе Предания. Можно сказать, что патрология как наука об отцах и сама жизнь Церкви неразрывно соединены. Нельзя отделять, как у нас иногда делают, науку об отцах от живого течения церковного Предания, как нечто инородное этому Преданию. Такой подход, на мой взгляд, является пагубным для патрологии.

– Чем патрология отличается от патристики?

– Раньше считалось, что патристика изучает только учение отцов, а патрология включает в себя три главных элемента: жизнь отцов, их творения и богословие. Но в настоящее время эти два понятия практически взаимозаменяемы. Мне больше нравится слово патрология , но это уже мое личное мнение.

– Алексей Иванович, какие периоды выделяются при изучении святоотеческой письменности?

– Эту периодизацию я обычно даю в самом начале введения в патрологию. Обязательно хочу предупредить, что патрология не имеет верхнего предела, а поэтому сейчас в духовных школах начали изучать русскую и вообще славянскую патрологию, которая постоянно как бы «отодвигает» этот верхний предел, ибо наша Православная Церковь всегда рождает все новых и новых отцов. На очереди, думаю, стоит изучение «новогреческой патрологии».

Лично я занимаюсь классической патрологией, которая охватывает огромную эпоху от конца I века и заканчивается на греческом Востоке с гибелью Византии. Внутри этой огромной эпохи существуют более конкретные периоды, хотя подобную периодизацию не всегда можно обозначить с предельной четкостью. Традиционно всегда выделяется доникейский период, потом «золотой век» святоотеческой письменности. В «золотом веке» появляются несколько особых течений: например, каппадокийские отцы, «новоалександрийцы» (святители Афанасий Великий и Кирилл Александрийский), отцы и церковные писатели Антиохийской школы, латинские отцы и церковные писатели. Появляется и сирийская патрология: Афраат Персидский Мудрец, святой Ефрем Сирин. Но после «золотого века» начинается трудно фиксируемый период – до начала иконоборчества: он охватывает два с половиной века. Вслед за ним, то есть после преподобного Иоанна Дамаскина, начинается уже собственно византийская патрология, имеющая ряд своеобразных черт, но она пока менее изучена по сравнению с предшествующими периодами.

– Когда предмет «Патрология» появился в ряде дисциплин, преподаваемых в духовных школах?

– У нас этот курс появился в начале XIX века, и появление его, на мой взгляд, совершенно правомерно. Раз изучается Предание Церкви, как же можно не изучать патрологию в духовных школах?

– Сколько курсов студенты-семинаристы изучают патрологию?

– В семинарии патрология изучается три года.

– Из чего исходите лично вы, когда выстраиваете композицию курса?

– Каждый курс – это всегда творчество. Раньше я думал, что достаточно написать книгу и вот вам – читайте. Но, как оказалось, одной книги недостаточно. Случается, что студенты либо не читают учебники, либо бегло просматривают их, а поэтому материал или до них не доходит, или улавливается ими очень поверхностно. Помимо всего прочего, то, что написано в книге, воспринимается по-иному, нежели устная речь. Иногда говорят: «Зачем, собственно, нужны лекции?» Одно время я тоже думал приблизительно так, а потом понял, что живое слово и книга – это совершенно разные вещи. В том, что дает преподаватель, всегда присутствует, естественно, определенный информативный материал, но дело даже не столько в информации, сколько в том, как преподаватель подбирает материал и как его выстраивает. Здесь и проявляется творчество преподавателя, которое зависит от его личных взглядов, духовного опыта и даже культурных и эстетических симпатий. Очень важно установление живой связи с аудиторией. Каждый курс своеобразен и неповторим, а преподавание зависит от того, как материал воспринимается аудиторией. Найти точки соприкосновения с первых занятий, как правило, трудно, но потом отношения обычно выстраиваются, и уже тогда определяется линия преподавания на отдельно взятом курсе. Конечно, есть определенная программа, и преподаватель обязан ей следовать. Но в эту «матрицу» можно вложить разные составляющие, в чем и проявляется творческий подход каждого преподавателя. Всегда следует помнить одну простую вещь: педагог – это не компьютер, дал информацию – и изучайте. Каждая лекция является «синергией» преподавателя и студентов. И от последних во многом зависит успех преподавания.

– Как долго вы изучаете святоотеческое наследие?

– С тех пор, как пришел в Церковь, это около тридцати лет.

– Алексей Иванович, читателям сайта хочется подробнее узнать о ваших научных трудах.

– У меня сейчас 10 книг и более сотни статей. Основная масса – это переводы и комментарии. Я открыл для себя этот огромный пласт совершенно неожиданно, поскольку не являюсь филологом в прямом смысле этого слова. Но перевод святых отцов сразу стал для меня не просто главной составляющей моих научных интересов, он начался одновременно с процессом воцерковления. К сожалению, времени на эти переводы никогда не хватало и не хватает. Одно могу сказать: самое блаженное состояние для меня – это сидеть за переводами текстов святых отцов, а точнее – общаться с ними. Они ведь – живые и мои духовные наставники.

– Вы в совершенстве владеете древнегреческим языком. Где вы его учили? Вы рассчитывали, что он пригодится при переводе святых отцов?

– Владеть древнегреческим языком в совершенстве невозможно, потому что это мертвый язык. Просто, чем больше переводишь, тем лучше отрабатываются какие-то навыки; когда часто работаешь с греческим текстом, возникают определенные стереотипы подхода к нему. Но еще раз повторюсь, я не филолог, и есть куда более одаренные филологи, которые намного профессиональнее меня. Для меня филология всегда была и остается просто инструментом. В свое время я окончил Московский государственный университет, кафедру истории древнего мира и кафедру древних языков – они всегда тесно взаимодействовали. Предполагалось, что историк должен владеть языковым инструментарием. Но так, как филолог, владеть языками историк не может.

Однако я не могу назвать себя и историком в узком смысле этого слова. В университетские годы и после них я всегда тяготел к изучению античной философии: Платона, Плотина и неоплатонизма. До прихода в Церковь я этим занимался весьма активно, также как и гностицизмом. Естественно, в советское время никто не мог обучить меня переводам святых отцов. Андрей Чеславович Казаржевский, к которому я ходил на лекции, преподавал чисто филологическую дисциплину – язык Нового Завета, и при преподавании он старался избегать прямых «религиозных ассоциаций» (за это могли просто выгнать из университета). Мне пришлось быть самоучкой. Да я и до сих пор учусь, ведь каждый святой отец, к творениям которого я обращаюсь, требует постоянного углубленного «вхождения» в него. Обычно перевожу два-три текста, и каждый автор становится для меня учителем. Мне 65 лет, и честно признаюсь без всякой рисовки, что до сих пор постоянно учусь.

Что же касается святоотеческих текстов, то их практически невозможно перевести, ибо, как правило, получается более или менее адекватный пересказ этих текстов. Убежден, что любой перевод – это только перевод. Никогда он не имеет статуса «первой свежести» из-за передачи содержания средствами другого языка. Но такая передача заставляет переводчика понять автора, и для меня это – основное. Понять не только интеллектом, умом, но главное – сердцем. Поэтому я глубоко уверен, что переводить святых отцов может только человек церковный. Если он не церковный, он просто не поймет, о чем идет речь, даже если он будет самым блестящим филологом.

– Как вы полагаете, семинаристу необходимо знать древнегреческий язык для изучения патрологии?

– По крайней мере, желательно. Но, зная нагрузки семинаристов, я вижу в этом некий изыск. Начинать изучать греческий надо пораньше. А потом, что такое изучать язык? Язык – это труд, а поэтому и плод такого труда, то есть знание нового языка – всегда полезно, если оно служит прославлению Бога, а не личному честолюбию и гордыне.

Вообще, чем больше языков знаешь, тем более понятным становится родной язык, так как при изучении иностранного языка начинаешь понимать и ценить свой собственный язык. Поэтому я всегда проявлял инициативу, чтобы студенты наших духовных школ изучали древние языки – греческий и латинский, но реальные результаты этого изучения оставляют желать лучшего.

Впрочем, следует отдавать себе отчет в том несомненном факте, что глубокое изучение иностранных языков большинству семинаристов не нужно, ибо у нас ведь не языковый вуз. Здесь требуется разумный минимум, необходимый для общего развития. Но думаю, что целесообразно создавать небольшие языковые группы (пусть даже из одного или двух студентов) на каждом курсе для желающих углубленно изучать древние и новые языки.

– Какие существуют тенденции в изучение патрологии на Западе и в России? Существуют ли какие-то методологические особенности?

– Я бы по-другому поставил вопрос. Запад ведь является очень неоднородным, а, помимо всего прочего, он катастрофически дехристианизируется. Есть Запад католический и есть протестантский, а отцов Церкви изучают и католики, и протестанты. Отцов изучают даже люди внеконфессиональные, то есть неверующие. Как и в России, к творчеству святых отцов обращаются в специфическом ракурсе и философы. Но если говорить о патрологии, то, конечно, мы в России многим обязаны тому, что делается на Западе. И я лично признателен католическим исследователям, которые издают тексты святых отцов, а мы пользуемся их работой. Также пользуемся плодами и протестантских ученых, стоит отметить их труды по изучению, например, Макария Египетского.

Но если рассматривать патрологию (не патристику) как особую дисциплину, то здесь предполагается в первую очередь церковность, являющаяся, на мой взгляд, основным критерием в подходе к святоотеческим произведениям. Вот, например, изучают на Западе святителя Григория Паламу. Католики воспринимают его по-разному, в зависимости от своих убеждений и взглядов, колебание которых бывает очень значительным: одни ученые почти симпатизируют ему, а другие видят в нем чужеродный католической традиции элемент. Но и у нас также его учение иногда воспринимают как некую интеллектуальную систему, акцентируя внимание преимущественно на различие сущности и энергий в Боге. Но здесь надо понимать, что при всех проблемах в изучении творчества Григория Паламы для нас наиважнейший постулат – осознание того, что он есть святой отец. Этот святитель является неотъемлемым достоянием церковного Предания, и он выше любого исследователя, который может находить некоторые неувязки в его аргументации или еще какие-то недостатки. И выше он в силу одного того факта, что он – святой отец.

Если мы исходим из презумпции святости при изучении святоотеческого наследия, то тогда это – наш главный и отличительный принцип православного подхода к святоотеческому наследию. Для католиков Григорий Палама – лишь один из византийских писателей, он для них не святой отец и они его не признают в качестве такового, а для нас он является одним из главных звеньев святоотеческого Предания. И когда говорят о некоем «паламизме», я всегда выступал и выступаю против этого неадекватного термина. Давайте тогда и учение преподобного Максима Исповедника называть «максимизмом» и изучать его как «максимизм». Святого отца тем самым как бы выделяют из контекста святоотеческого Предания, в котором он находится. Кстати, об этом писали и владыка Василий (Кривошеин), и Владимир Николаевич Лосский, и отец Георгий Флоровский. Они все прекрасно чувствовали живую связь святителя Григория Паламы со святоотеческим Преданием.

– В чем, по-вашему, заключается сложность изучения святоотеческого наследия для современных семинаристов? Можно ли выделить творения наиболее трудные для восприятия?

– Видите ли, здесь нужно понимать и чувствовать контекст. Попробуйте просто так почитать сочинения, например, святителя Иоанна Златоуста, в частности, «Беседы на Евангелие от Матфея». Через некоторое время почти каждому семинаристу станет скучно, а вместе со скукой придет и усталость: это другой язык, другое восприятие мира и культуры, а, соответственно, и культура слова другая. Чтобы святитель Иоанн Златоуст стал близок и понятен, нужно совершить внутренний подвиг, и это требование подвига – необходимое условие при чтении любого святого отца. Это то, что я называю своего рода аскезой, то есть преодолением нашей греховной лени, а люди, как известно, далеко не всегда любят преодолевать ее и прилагать усилия. Такая аскеза предполагает, конечно, что свою жизнь надо выстраивать, как учат отцы. Поэтому обычно тут возникают трудности.

– Скажите, пожалуйста, труды каких отцов вам наиболее близки?

– Я могу назвать святителя Афанасия: его «Слово о воплощении Бога Слова» есть не просто классика, а является, на мой взгляд, шедевром. Или «Житие преподобного Антония» того же святителя. Вообще, у каждого отца есть некие сочинения, которые мне особенно дороги. Возьмите преподобного Максима. Некоторые произведения его вошли в «Добротолюбие», то есть в антологию святоотеческой аскетики, например «Главы о любви», где дается концентрированное отражение духовного опыта этого великого подвижника и не менее великого православного мыслителя. Еще мне доставляет подлинное удовольствие чтение таких кристально чистых произведений, как, например, «Древний патерик». Но проблема для меня состоит в том, что я постоянно чувствую отсутствие в себе равноценного духовного опыта, который позволил бы мне в полноте воспринимать святоотеческие творения.

– Актуальны ли сегодня вопросы, рассматриваемые святыми отцами эпохи раннего христианства?

– А как же! Еще в молодости я пришел к выводу, что мысли, высказываемые нами и кажущиеся нам достаточно оригинальными, на самом деле в принципе уже существовали и были высказаны раньше, только в несколько иных формулировках. Можно наверное сказать, что подлинно принципиальных вопросов, как и ответов на них, не очень много. Ведь для православного человека какие вопросы главные? Первый и самый наиважнейший вопрос: как спастись? И святые отцы на него отвечают, и их ответы так же актуальны для нас, как были они актуальными много веков назад.

Иногда говорят, что отцы не всегда поднимали, например, вопросы социального служения. Но что такое социальное служение? Это проявление нашей веры, ведь вера без дел мертва есть. Поэтому социальное служение представляется одним из вторичных моментов главного вопроса: как спастись? Если ты стараешься осуществить это спасение, помогая людям, лечишь больных или идешь в тюрьму, то таким образом ты стремишься к цели христианского жития. И при этом следует всегда помнить, что достижение данной цели невозможно без приоритета внутреннего над внешним. А внутреннее – молитвенный подвиг, духовное преуспеяние и стяжание Святого Духа. Без них немыслимо никакое социальное служение и прочее внешнее делание. Это – аксиома православной жизни.

– Почему священнослужители ныне аппелируют к авторитету отцов XX века, а не к древним отцам?

– Далеко не всегда. Лично я часто слушаю, как священники на проповеди ссылаются на отцов далекого церковного прошлого. А как же без этого? Ведь Церковь живет в вечности. И святитель Игнатий (Брянчининов), как и праведный Иоанн Кронштадтский, они вместе с преподобным Максимом Исповедником – наши современники. Но современники не в том плане, что они живут в одном с нами времени, а в том, что они живут в вечности, к которой мы стремимся постоянно приобщаться. Возможно, нынешние священники чаще апеллируют к духовным писателям XIX – ХХ веков потому, что отцы того времени говорят более понятным для нас языком. Однако повторяю, что я встречал много священников, которые постоянно ссылаются и на святителя Иоанна Златоуста, и на святителя Василия Великого и так далее. Поэтому я бы не сказал, что они обращаются только к отцам ХХ века.

– Студенты пишут по патрологии курсовые и дипломные работы. Делают ли при этом семинаристы выводы, которые можно назвать насущными и интересными?

– Конечно, делают. Есть ряд работ, которые становятся для самих студентов жизненно насущными и интересными. Потому что вдруг открываются такие пласты видения мира, о которых они думали или поверхностно, или совершенно не в том ракурсе. Есть, конечно, отписки, и это понятно, но бывают очень серьезные работы.

– Известно, что патрология входит также в учебный план духовной академии. Чем принципиально отличаются семинарский и академический курсы?

– Мне приходиться преподавать и в семинарии, и в академии, вследствие чего выработался такой принцип: в академии охватить те слои святоотеческой письменности и богословия, которые в семинарии не затрагиваются. Но, к сожалению, здесь возникает одна специфичная особенность: в академию приходят люди из различных семинарий, где патрология преподается также по-разному. Хотя есть и общий курс, но многое зависит от местных условий, преподавателей и так далее. Иногда то, что изучают, например, в Московской или Сретенской семинариях, в других местах бывает неизвестно. Поэтому преподаватель в академии стоит перед сложной проблемой: стоит ли давать материал, который в принципе должен был проходиться в семинарии, или не стоит.

По моему мнению, в академии должны читаться в основном спецкурсы, то есть рассматриваться какие-то определенные разделы, например становление монашеской письменности «золотого века», или церковные писатели VI века, и читать по этим разделам более подробный и углубленный курс. В академии должна быть специализация. Но сейчас уровень подготовки студентов из различных семинарий разный, и это вызывает затруднения. Поэтому преподавателю приходится все время лавировать между спецкурсом и общими темами. Вот вам я читаю лекции, например, о святом Дионисии Александрийском, а приходят студенты из какой-нибудь провинциальной семинарии, которые они о нем ничего не слышали. Приходиться повторяться.

Кроме того, обычно забывается, что подготовка лекций – очень трудоемкий процесс, занимающий несколько лет, а тем более – подготовка спецкурсов. У нас труд преподавателей оценивается по совершенно примитивной схеме: по лекционным часам, а эти часы – лишь маленькая верхушка огромного айсберга всего труда преподавателя. Кстати, могу сказать, что я всегда стараюсь накануне повторить для себя и обновить уже «обкатанный» курс – это также требует определенного времени.

– Преподается ли патрология в светских вузах?

– Насколько я знаю, в светских вузах патристика преподается как история христианской письменности или как часть истории философии.

– Располагают ли семинаристы на сегодняшний день качественными учебными пособиями по патрологии?

– Курсов достаточно много. Известен общий обзор «Введение в святоотеческое богословие» отца Иоанна Мейендорфа. Недавно у нас появилась книга инока Всеволода (Филипьева) «Путь святых отцов: Патрология». Очень полезны книги Константина Ефимовича Скурата. Более фундаментальным является курс Н.И. Сагарды «Лекции по патрологии». Но большой провал с точки зрения разработанных курсов наблюдается по разделу церковной письменности и богословия периода после «золотого века» в Византии. Здесь уже надо готовить особый курс (или лучше – курсы).

– Вы часто предостерегаете семинаристов от использования недобросовестно переведенных святоотеческих текстов. А чьи переводческие работы вы считаете удачными и адекватными?

– Как я понял, речь идет о современных переводчиках? Опять повторюсь, что любой перевод есть только перевод. Каждый переводчик, вольно или невольно, делает ошибки. Нет таких переводчиков, которые никогда не делают ошибок, и связано это со многими чисто субъективными вещами.

Несомненно, есть хорошие переводчики. У нас я могу назвать Алексея Георгиевича Дунаева, который как филолог очень хорошо переводит. В частности, вновь найденные творения преподобного Макария Египетского у него вполне неплохо переведены. Но, к сожалению, его установки на святоотеческое наследие глубоко, на мой взгляд, некорректны. И здесь возникает вопрос: что такое хороший перевод?

Перевод – это либо четкая передача оригинала с чисто филологической точки зрения, либо это все-таки видение глубинных пластов. Я часто имею дело со старыми переводами, и мне они больше нравятся, чем некоторые новые переводы, несмотря на то, что там ошибок тоже хватает. Но в них есть культура перевода, тесно связанная не только с культурой языка, но и культурой церковного миросозерцания и мироощущения. Святоотеческий текст – это тексты Гомера или Шекспира, которые, кстати, неоднократно переводились, причем каждый переводчик передавал их по-своему. Церковные переводы – это то, что живет и работает в соборном сознании Церкви. И старые переводы произведений святых отцов отличаются от новых тем, что в них присутствует глубокая церковная культура. По уровню этой культуры нынешнее поколение переводчиков не может идти в сравнение с ними. Лично я уже 30 лет в Церкви и всеми фибрами своей души ощущаю, сколь долгим и мучительным процессом является усвоение церковного языка и церковного видения бытия. В старых переводах есть и ошибки, и промахи, но они несут в себе удивительное обаяние церковного благолепия. Мне кажется, что современные переводы иногда страдают поверхностностью, плоскостным видением и не поднимают духовные глубинные пласты оригиналов.

– Алексей Иванович, какие у вас планы на будущее? Перевод какого святоотеческого труда вам бы хотелось осуществить?

– Планы на будущее – это уже как Господь даст, но все-таки я уже практически закончил «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника, и хотелось бы издать полный текст этого перевода, первая часть которого издавалась почти 20 лет назад. Сейчас буду над этим работать. А в дальнейшем планируется издание творений святителя Фиолипта Филадельфийского, перевод которых также движется к концу. Я надеюсь, с Божией помощью, закончить его. Уповаю на то, что Бог даст время и силы для этого, а их обычно всегда не хватает. А так хотелось бы еще многое перевести!

– А чем интересны эти переводы, которыми вы занимаетесь?

– «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника интересны тем, что данный труд – своего рода «высший пилотаж» святоотеческого богословия и аскетики. Это живой синтез духовного опыта и высокого богомыслия. Поэтому приходится пробираться вглубь сложной мысли преподобного отца, в его сложный язык – отсюда, между прочим, и рождаются мои комментарии. Потому что мне иногда непонятно, что этот отец имеет в виду. Я пытаюсь объяснить непонятные для меня места, найти к ним святоотеческие параллели. Так появляются комментарии, которые, как мне представляется, могут быть полезны и для других, особенно – для вдумчивых читателей. Вследствие этого я очень медленно перевожу. Проблемы возникают и тогда, когда при понимании смысла греческого текста я никак не могу переложить его на русский язык. Поэтому приходится рубить фразы и придумывать какие-то вставки, чтобы это адекватно звучало по-русски. Но само по себе это сочинение является действительно одной из вершин святоотеческой мысли.

Святитель Фиолипт интересен тем, что он учитель святителя Григория Паламы и выдающийся исихаст, который у нас известен лишь по некорректному переводу одного только сочинения в «Добротолюбии». В XX веке нашли новую рукопись, включающую более 20 творений святителя. Мы начинали перевод этих творений с моим бывшим студентом – сейчас он уже отец Александр Пржегорлинский. Хотели его быстро издать, но получилось так, что доработка переводов занимает много времени, которого, как всегда, не хватает.

Святитель Фиолипт Филадельфийский – уникальный автор. Он показывает, что исихазм является не столько спором о сущности и энергиях в Боге, сколько уникальным духовным опытом, наработанным многими поколениями православных иноков. Сам святитель Феолипт не касался указанных споров, но его творения являют глубинную основу всего исихазма как преимущественно внутреннего делания. Без святителя Фиолипта непонятна вся традиция православной духовности в лучших ее выражениях.

Помимо прочего, мне очень интересно заниматься преподобным Анастасием Синаитом, переводы некоторых сочинений которого я уже публиковал. Сейчас занимаюсь его уникальным произведением под названием «Вопросы и ответы». Планов много, а какие из них осуществятся – ведает один Бог.

– Как вы считаете, каким багажом знаний должен располагать семинарист, пройдя полный курс патрологии?

Желательно, конечно, иметь багаж как можно более объемный, но тащить большой багаж часто бывает тяжело. Когда садишься на самолет, то можно взять с собой только определенное количество килограммов, чтобы не было перегруза. Так и в багаж семинариста должно вмещаться определенное количество знаний. Хотелось, чтобы они хотя бы приблизительно знали, кем был тот или иной отец Церкви, когда он жил.

Например, мы на литургии постоянно вспоминаем великих вселенских учителей. А кто такой святитель Василий Великий? Он ведь был живой человек, прожил короткую, но богатую и яркую жизнь, писал сочинения, многие из них поражают удивительной свежестью благодатной мысли, в которых отразился его неповторимый духовный лик. И этот лик отличался от такого же лика его друга святителя Григория Богослова. И у семинаристов, на мой взгляд, должно остаться в душе видение духовного лика того или иного отца Церкви, который есть как бы «икона» внутри нашей души.

В заключение хотелось бы выразить пожелание, чтобы семинаристы читали и самих святых отцов и работы о святых отцах. Без такого чтения невозможно стяжание полноты духовного опыта и ведения.

C Алексеем Ивановичем Сидоровым
беседовал студент 4-го курса СДС Вячеслав Гольцов

В настоящее время российская патрологическая наука возрождается. Западные достижения в этой области с недавнего времени стали доступны российским студентам и воспитанникам духовных школ. У многих в России сложилось впечатление, что в странах Западной Европы эта важнейшая богословская дисциплина тоже успешно развивается: выходят критические издания, переводятся древние и новооткрытые трактаты на современные языки, дополняются и уточняются словари и т.д. К сожалению, это совсем не так. То, что сегодня происходит в западноевропейской патрологической науке, вряд ли можно охарактеризовать как кризис; всЈ гораздо хуже.

Известный английский профессор о. А. Лаут (Prof. A. Louth), настоятель православного прихода в на севере Англии, с горечью заметил, что в Великобритании патрология "вымирает" ("is dying out"). "Вымирание" этой богословской дисциплины происходит на фоне общего богословского упадка. Привычное для английского слуха название "Department of Theology" ("факультет богословия") меняют на "Department of Theology and Religion" ("факультет богословия и религиоведения"). Перемена вывески, ясное дело, отражает перемену и в образовательной программе: всЈ более усилий направляется на изучение истории мировых религий, в то время как патрология попросту изживается. Факультеты выпускают бакалавров и магистров богословия, которые часто имеют самое приблизительное представления о богословии христианского Востока, но самое печальное то, что на таких факультетах теологические спекуляции, скажем, позднего эллинизма рассматриваются как нечто равнозначное раннехристианским воззрениям. Таковы "новые веяния".

Читая работы современных российских специалистов по патристике, создаЈтся впечатление, что в нашей российской богословской науке взят курс на компиляцию, на некритическое копирование западных схем, причЈм часто именно тех, которые в той же самой западной науке уже считаются устаревшими. Но самое печальное, копируется методология, копируется западный подход к святоотеческим авторам, западный стиль...

Главная причина такого явления заключается в том, что на протяжении длительного времени в России было почти невозможно изучать патристическую литературу, и теперь, когда все основные западные монографии стали доступны, наши учЈные стараются как можно быстрее наверстать упущенное. К чему же движутся те, кто некритически копирует западную науку, кто занимается компиляцией основных еЈ достижений? К чему же придЈт наша патрологическая наука лет через двадцать-тридцать? К такому же упадку?

В этой статье я бы хотел в общих чертах ответить на вопрос, что, собственно говоря, составляет уникальную особенность православной патрологии, чем православная патрология отличается от патрологии западноевропейских богословских факультетов.

Происхождение православной патрологии

В первую очередь, необходимо отметить, что по своей природе православная патрология, как и вообще вся патристическая литература, литургического происхождения . Своими корнями православная наука о Святых Отцах Церкви напрямую связана с церковной службой, с богослужебной гимнографией. Основоположниками нашей патрологии были те, кто составлял службы Святым Отцам. Осмысление святоотеческого наследия Церкви на христианском Востоке началось именно тогда! В этом отношении можно с уверенностью утверждать, что наша православная наука патрология начата самими же Отцами Церкви.

Св. Григорий Богослов, например, составил надгробное слово "еже о Велицем Василии". Для западной науки - это просто памятник святоотеческой письменности, один из множества. Для православных учЈных это, в первую очередь, произведение, которое Устав предписывает читать 1 января за богослужением . Св. Иоанн Дамаскин составил канон святителю Василию Великому , в котором великолепно описал его архипастырские подвиги и изложил основные идеи его богословия. Именно в этих явлениях и следует видеть зарождение и развитие православной науки об Отцах Церкви. Очевидно, что подлинная православная наука патрология родилась задолго до того, как в Европе подобрали для неЈ соответствующее название .

Православная наука о Святых Отцах развивалась. Составление служб новопрославленным Святым, труды по составлению Добротолюбия, движение коливадов, учЈные подвиги преп. Паисия Величковского -- всЈ это суть разные эпизоды истинной истории православной церковной патрологии, до сих пор ещЈ не написанной...

Смысл православной науки о Святых Отцах

Подлинная православная патрология родилась не в Свято-Сергиевском богословском Институте, не в дореволюционных Духовных Академиях, и даже не на Святой Горе. Она родилась гораздо раньше, причЈм не в университетах, которых на христианском Востоке не было, а в храме за богослужением. Вне богослужения Церкви не возможно не только заниматься патрологией, но и даже самый смысл этой научной дисциплины понять нельзя. РаспространЈнное среди монашества критическое отношение к западной науке и к некоторым отечественным подражаниям основано на том, что учЈные-академики, нередко проделывая колоссальную работу по сличению рукописей, изучению источников, многочисленных монографий и статей, оставляют без внимания самое главное: церковные службы, составленные Святым Отцам. Православная патрология начинается там, где она родилась, т. е. за богослужением. Всякий исследователь обязан начинать изучение того или иного святоотеческого автора с анализа богослужения Минеи . Излагая изученный материл, учЈный обязан, прежде всего, раскрыть смысл соответствующей церковной службы. Если же какой-нибудь исследователь пишет одно, а православная церковная служба говорит нам другое, то у студентов богословия есть все основания усомниться в такой "науке".

Когда учЈный патролог, изучающий, скажем, св. Василия Великого или св. Иоанна Златоустого, игнорирует церковные службы, он превращает свою науку в сухую, замкнутую светскую дисциплину, интересную лишь для узкого круга таких же "специалистов", как и он сам. Оставив богослужение за скобками своих научных исследований, учЈный неизбежно превращает свою науку в нечто такое, что обыкновенному прихожанину храма или монаху не интересно, причЈм по вполне естественным и объяснимым причинам. Церковному, верующему человеку нужна такая наука и такая книга, которая бы могла объяснить ему смысл всего того, что он слышит в храме за богослужением. Если же вместо этого говорится и пишется о "неоплатонизме патристических авторов", доказывается влияние платонизма или аристотелизма на того или иного автора, сопоставляются разночтения рукописей, сличаются армянские, грузинские и сирийские версии текстов, и т.п., то происходит один из неприятных парадоксов нашей науки. Сообщая читателю массу интересных и важных научных фактов, жонглируя замысловатыми словечками типа "динамизм", "экзистенциализм", "синтез", "аналитический подход", "анабасис" и "катабасис", цитируя различные богословские термины на древних восточных языках, исследователи оставляют без внимания самое главное: богословие нашего богослужения. Без этого такая наука перестаЈт быть подлинно православной, она неизбежно превращается в западное подражание, пусть и на первый взгляд безупречное с точки зрения православной догматики.

Это печальное явление, как уже было замечено выше, объясняется тем, что представители нашей отечественной науки, некритически увлекаясь западной методологией, плохо понимают смысл православного, я бы сказал, литургического учения об Отцах Церкви. Для того, чтобы лучше понять проблему, рассмотрим прежде вопрос о том, как патрология понимается на западных богословских факультетах.

О предрассудках западной патрологии

На Западе, как известно, патрология в еЈ современном виде появилась сравнительно недавно. Рассмотрим несколько хороших еЈ образцов.

Работа Дж. Квастена (J. Quasten) - это ценное пособие, переведЈнное на многие языки и неоднократно переизданное. Дж. Квастен пишет сжато, но очень увлекательно и ясно. Но что же составляет самую сущность его подхода? Дж. Квастен подходит к святоотеческой литературе исключительно хронологически : сначала рассматривается апокрифическая литература, затем Мужи Апостольские, и т.д. Так получается (и навязывается читателю) сомнительная схема; получается примитивная модель развития от простого к сложному. Если развить эту концепцию до конца, то получится, что патристические авторы просто "влияли" друг на друга "в хронологическом порядке"...

Данная хронологическая модель патрологии как науки не была "открыта" Дж. Квастеном, это есть отличительная черта западного подхода ко Святым Отцам Церкви. По этому "хронологическому" пути следовали и наши отечественные учЈные патрологи до революции, этот же "хронологический" метод был унаследован профессорами Свято-Сергиевского богословского института . Курс патрологии профессора А. И. Сидорова построен в соответствии с этой же хронологической схемой; его автор даже не скрывает компилятивный характер своей работы.

Несмотря на некоторую научную ценность "хронологического" изложения, у данной методологии наблюдается целый ряд существенных недостатков. Главный недостаток "хронологического" подхода заключается в том, что он целиком и полностью взят из светской историографии.

Для всех, кто изучал историю философии, известно, что мы вряд ли найдЈм такого профессора, который бы серьЈзно утверждал, что Платон лучше или "правильнее" Аристотеля (или наоборот). В философии подобные заявления ненаучны: философия может лишь изучать тех или иных авторов, сравнивать их идеи, определять степень из влияния на авторов последующих эпох, и т.д. Например, диалоги Платона и трактаты Аристотеля оказали больше влияния на философскую мысль, нежели хулиганские выходки Диогена Киника. Сократ, который не написал ни одной буквы, оказал такое влияние на античную мысль, что его имя делит всю историю философии на две эпохи. Специалисты по истории философии не могут ничего предложить нам, кроме хронологической концепции своей науки. Материал представлен в виде хронологической схемы, научные исследования направлены на то, чтобы изучить, заполнить соответствующие бреши; здесь и Ямвлих, и Прокл Диадох оказываются вместе, рассматриваются как равнозначные авторы. У истории философии ничего нет, кроме хронологической модели. Это было очевидно ещЈ на заре этой науки. Диоген Лаэрций тоже излагает материал хронологически...

Западная патрология адаптировала и продолжает адаптировать данную хронологическую модель. Отличительная особенность патрологии современных католических учЈных заключается в том, что в своих исследований они стремятся показать: католическое догматическое богословие основано на патристических памятниках. На православных богословских факультетах современной Греции учЈные, следуя той же самой хронологической модели, приходят к противоположным выводам. В своих работах они доказывают, что в богословии восточных Отцов Церкви не обретается Filioque или учения о непорочном зачатии Божией Матери. Грекам такой подход простителен: современное академическое богословие Греции, как и вся греческая наука, сформировалось под сильным влиянием немецкой; даже национальный флаг Греции окрашен в традиционные цвета Баварии.

Сегодня приходится констатировать неприятный факт: наша российская патрологическая наука устремилась по тому же "хронологическому" пути, стихия богослужения нашими учЈными игнорируется. Если так будет продолжаться дальше, то мы рискуем превратить нашу патрологию в нечто подобное "Догматическому богословию" митр. Макария (Булгакова) , когда за основу была взята латинская схоластическая модель догматики и лишь адаптирована, стилизована и переписана на православный манер.

Студент богословия или семинарист, приступая к изучению святоотеческого наследия, задаЈт вопрос о приоритетах, хочет знать, с каких святоотеческих авторов следует начать изучение патристических авторов? Наша наука предлагает ему хронологический подход; выражаясь образно, наша наука указывает ему на первый том патрологии Миня. Неправомерность такого педагогического подхода должна быть очевидна: во-первых, памятники патристической литературы имели разное значение для церковного богословия. Тринитология св. Василия Великого или христология св. Григория Назианзена имели гораздо более важное значение для истории церковного богословия, нежели учение Оригена о душе небесных тел или "эротические" пассажи Климента Александрийского. Если подойти к этим темам хронологически, а именно так и происходит в западной науке, то эти темы представляются как равнозначный научно-исследовательский материал: "Ориген писал то-то, а св. Василий считал так-то". И то, и другое в равной степени "интересно и важно" для нашей описательной науки. Но если рассмотреть этот материал литургически, то любому студенту станет яснее ясного, что без тринитарного богословия св. Василия, без христологии св. Григория наше богословие превратилось бы в марево. А вот о многих спекуляциях Оригена, аллегорических экзегезах Климента, можно с уверенностью сказать одно: они нередко оригинальны и интересны, но никакого реального значения на богословие Церкви они не оказали.

Как уже было упомянуто, пресловутая "хронологическая" модель безраздельно господствует в западной патрологии, и это порождает целый ряд шокирующих явлений. Появляются специалисты по литературе Апостольских Мужей, специалисты по гностикам, специалисты по Оргиену, и т.д. Каждый занимается своим предметом очень детально. Но спросите о том, как учение св. Григория Назианзена было в целом осознано на христианском Востоке, и вы с удивлением обнаружите, что любой чтец из самой глухой деревни, который читает в храме каноны Утрени за Всенощным Бдением, ответит на этот вопрос яснее и внятнее профессоров из лувэнского института Григория Назианзена.

Причина этого явления заключается в том, что на Западе патрологию превратили в светскую дисциплину, аналогичную истории античной литературы, истории классической философии. Среди современных западных патрологов есть очень много специалистов по классике, которые изучают, например, св. Григория Нисского точно также, как они прежде изучали Аристофана или Платона. Стоит ли подробно доказывать, что такая модель никак не подходит науке православной? Стоит ли подробно говорить о том, что как ни реформируй такую светскую науку, как ни адаптируй данную хронологическую модель для нужд православной науки, ничего перспективного из этого выйти не может?

О первоосновах православной патрологии

Современные западные патрологи не только не принимают во внимание службы нашей Минеи . Они игнорируют и традиционное богослужение латинского Запада; секулярный дух обесценил такую науку до крайности.

Что же имеет православная наука в своЈм арсенале? Восточная богослужебная традиция Церкви содержит уникальные службы, составленные Святым Отцам. Во-первых, эти службы были составлены теми, кого та же западная наука традиционно включает в свою хронологическую схему. Только ничего не понимающие в литургике и истории Церкви дилетанты, могут полагать, что тексты православного богослужения суть просто творческие произведения гимнографов христианского Востока. То, чему научает нас богослужение, суть богословская рефлексия всей Вселенской, Соборной и Апостольской Церкви. Наше богослужение есть самый главный и самый уникальный первоисточник для патролога и для историка Церкви . Всякий, кто ищет ответ на вопрос о том, как в Древней Церкви были осознанны архипастырские труды и богословские идеи, скажем, св. Василия или св. Афанасия, обязан первым делом обратиться к нашему богослужению. И только уяснив основные идеи богослужения, можно приступить ко всевозможным академическим штудиям: филологическим, историческим, палеографическими и прочим. Только уяснив прежде смысл церковной службы, можно приступать к изучению монографий западных патрологов.

К сожалению, значение богослужения нашей российской патрологической наукой осознанно неудовлетворительно. Нередко получаются плохие парадоксы нашей науки: зная множество значительных и незначительных фактов филологического, исторического и богословского характера, многие учЈные оставляют без внимания идеи своего собственного богослужения. Осмелюсь заметить, что такая "наука" не знает самого главного, ничего не говорит нам о том, что делает еЈ наукой церковной, наукой православной, полезной и интересной не только для специалистов, но и просто для всех, кто хочет лучше и глубже понять смысл церковных служб Святым Отцам. В современных монографиях много толкуется о мнениях различных западных и отечественных учЈных по тому или иному вопросу (датировка, интерпретация, и т.д.), можно много узнать о результатах филологического анализа сирийских, коптских, армянских, грузинских, славянских, эфиопских, арабских версий текста, можно узнать о том, как наша наука удостоверяла подлинность того или иного памятника святоотеческой письменности. Но вот о том, как Церковь на христианском Востоке осознала богословие Святых Отцов, как это было запечатлено в литургическом наследии, наши современные пособия и монографии умалчивают.

Прежде чем перейти к заключению, необходимо сделать небольшую оговорку. Подлинная православная модель патрологии как науки - это модель литургическая. Оснований тому множество, все они хорошо отражены в знаменитом изречении lex orandi , lex credendi : закон веры, то есть истинное церковное богословие рождается в молитвенном опыте, за богослужением, кульминацией которого является Евхаристия. Наше богослужение повествует нам, например, о чудесном явлении свят. Николая Чудотворца царю Конастантину и Авлавию во сне . Если наша наука не может ни подтвердить, ни опровергнуть этого, то это ещЈ не означает, что учЈный имеет право оставить литургическое наследие Церкви за скобками своих научных исследований. Подобные "исключения" (если даже и рассматривать их как исключения) только подтверждают (а не опровергают) аксиоматическое правило православного богословия lex orandi , lex credendi .

О перспективах православной патрологии

Не известно, сколько пройдЈт времени, прежде чем учЈные ознакомятся с содержанием трЈх-четырЈх десятков служб Минеи . О выводах, к которым порой приходят протестантские исследователи патристики, лучше не упоминать, дабы меня не обвинили в злопыхательстве.

В современной науке существуют разные способы организации материала. Энциклопедии используют алфавитный порядок; в некоторых пособиях материл излагается тематически, но самой популярной системой сегодня является модель хронологическая. Я не хочу сказать, что такой подход полностью лишЈн научной пользы; какая-то польза, конечно же, есть. Сломанные часы, как известно, показывают правильное время ровно два раза в сутки. Главный недостаток хронологической модели состоит в том, что, будучи нецерковной по своему происхождению, такая организация материала порождает близорукую науку.

ВозьмЈм список "академических" имЈн Отцов Церкви: Григорий Назианзен, Василий Кесарийский, Афанасий Александрийский, Григорий Нисский... Если дать этот список начинающему студенту, то ему пока ничего не будет ясно, кроме, пожалуй, географии. Но если составить тот же список на основании нашего Месяцеслова, то у нас получится: св. Григорий Богослов, св. Василий Великий, св. Афанасий Великий, св. Григорий Нисский. Даже поверхностный взгляд на литургические имена Святых Отцов сообщает нам массу интереснейших фактов. Св. Василий и св. Афанасий оба - Великие; их можно смело рассматривать как звЈзды равной величины. Св. Григорий именуется Богословом; Богословов у нас пока только три. Литургическое имя св. Григория Нисского совпадает с "академическим" - это тоже имеет большое значение для внимательного патролога. Игнорируя литургические имена, патролог рискует сбиться с верного пути и подойти к делу по-бухгалтерски, перепутав местами выдающегося богослова и просто плодотворного автора. Так нередко и происходит в западной патрологии.

Православный Месяцеслов, содержащий литургические имена Святых Отцов, уже содержит в себе маленькую, скромную, но целостную науку-патрологию. Если взять на вооружение литургическую (а не пресловутую хронологическую) модель патрологии как науки, то общий научный взгляд на святоотеческую письменность значительно проясняется! Следует обратить особенное внимание, что ниже мы обратимся только к церковному календарю; богослужения Минеи, по понятным причинам, не может быть рассмотрено в небольшой статье.

Какую же патрологию мы находим в церковном календаре? Трое святых именуются Церковью Богословами , кому-то она дала имя Великий , другой именуется Чудотворец , один назван Учителем , а другой - Вселенским Учителем ; другие получили имена Богоносец , Златоуст . Кому-то имя дано в зависимости от географического места проживания или епископского служения: Нисский , Римский , Неокесарийский , и т.д ., а кому-то в зависимости от характера его церковного служения: Сладкопевец, Монах, Подвижник, Столпник. Даже "молчание" церковного календаря является для патролога ценнейшим свидетельством. Так, например, Месяцеслов "молчит" об Оригене и Клименте Александрийском; это очень ценная методологическая подсказка для всех тех, кто изучает богословие александрийской школы. Далее, кого-то из Святых Отцов Церковь прославляет один раз в году, а кому-то составлено несколько служб. Например, празднование св. Иоанна Златоустого Восточная Церковь совершает четырежды в году: 27 января (перенесение мощей), 30 января (Собор вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова, и Иоанна Златоустого), 14 сентября (преставление Иоанна Златоустого), 13 ноября (день памяти святителя св. Иоанна, архиепископа Константинопольского) - феномен беспрецедентный! Наш Типикон разделяет все праздники по богослужебной торжественности на пять разрядов; всЈ это тоже сообщает важные сведения для всякого, кто хочет ответить на вопрос о том, как Православная Церковь осознала и оценила значимость того или иного Святого Отца. Необходимо только сделать соответствующие научные выводы и попытаться ясно и внятно ответить на вопросы: "Почему?". Почему св. Симеон именуется "Новым Богословом", в чЈм же новизна ? В чЈм заключается величие таких Отцов, как св. Василий и св. Афанасий?

УчЈные западного типа будет искать ответ на эти вопросы в самых лучших критических изданиях; но где гарантия того, что такие исследователи правильно поймут идеи патристического автора? Такая методология и является главным источником сбоев и ошибок. Православные учЈные, так сказать, византийского типа, обратятся прежде к церковном службам. Богослужение и только оно сообщает нам уникальную "модель понимания" того или иного Отца Церкви.

Последним по счЈту, но не по значению является вопрос о языке и стиле подлинной православной патрологии. В этом отношении в нашей науке тоже не всЈ благополучно. Дело даже не в том, что кто-то из патрологов предпочитает литургические имена "академическим", а кто-то нет. Для того, чтобы патрология получилась православной, недостаточно просто ставить титул "Святой" перед именем Отца Церкви. Это будет лишь стилизация. Для того, чтобы исследование вышло действительно православным, надо не только исходить из церковной службы, но и максимально приближать язык и стиль к языку богослужения.

Но нередко язык нашей науки вызывает недоумения: один учЈный находит параллели между М. Хайдеггером и свт. Григорием Паламой, другой сопоставляет М. Хайдеггера с Дионисием Ареопагитом. Впечатление такое, что "степень научности" таких исследований прямо пропорциональна концентрации замысловатых словечек, взятых из энциклопедии К. Ранера Sacramentum Mundi и т.п. Конечно, язык и научный стиль - это дело личного вкуса; но если кто-то из патрологов никак не может обойтись без терминологического аппарата экзистенциалистов, то хотя бы следует признать, что наше богослужение говорит об Отцах Церкви таким языком, который современным исследователям пока просто недоступен. Церковная служба говорит о ТрЈх Святителях: "Христа моего уста и Троицы поборницы "; акростих канона св. Иоанну Богослову гласит: "Сына Грома христокрасно пою ". Наша богословская наука пока не научилась излагать богословие Святых Отцов, Апостолов и Евангелистов так боголепно, ей необходимо учиться этому в храме. Если мы будем развивать такую науку, которая говорит о святоотеческом богословии на языке экзистенциализма, постмодернизма, феноменологии и т.п., то мы рискуем искусственно создать колоссальную пропасть между богословием нашего богослужения и богословием наших монографий, учебников. Так мы неизбежно наступим на те грабли, на которые западная наука уже наступила.

Разумеется, вышеозначенное взаимоотношение между богослужебной, литургической жизнью Церкви и богословской мыслью распространяется на все без исключения научные дисциплины. Нет никакого сомнения в том, что со временем будет написан новый учебник по библейскому богословию, который будет основан не на идеях, скажем, Дж. Данна (J. Dunn), а на службах Апостолам и Евангелистам. Наши пособия по нравственному богословию со временем тоже будут написаны на основании Триоди Постной . Чем раньше начнЈтся процесс литругизации нашей науки, тем быстрее окрепнет и общая православная стратегия противостояния секуляризации и бытового безбожия.

Патрология как Наука.

Термин «патрология» (т. е. «учение об отцах Церкви») был впервые употреблен протестантским ученым Й. Герхардом (J. Gerhard; ум. 1637), написавшим сочинение под названием «Патрология, или произведение о жизни и трудах учителей древнехристианской Церкви» , которое увидело свет после его смерти в 1653. Уже в этом названии намечаются характерные черты зародившейся науки, являющейся одновременно и наукой церковно-исторической, и наукой богословской. Ее предметом становится изучение жизни, творений и богословия отцов и учителей Церкви, которое, естественно, предполагает понимание культурно-исторического и церковно-исторического контекста, определявшего во многом житие и миросозерцание того или иного святого отца и церковного писателя. Поэтому патрология находится в неразрывной связи с рядом исторических и богословских дисциплин, прежде всего, с историей Церкви.

Также в XVII в. появляется термин «патристика» - практически одновременно и у католических, и у протестантских писателей, подразделявших всю богословскую науку («теологию») на «библейскую», «патристическую», «схоластическую», «символическую» и «спекулятивную». Хотя оба указанных термина долгое время (вплоть до наших дней) часто употреблялись в качестве взаимозаменяемых, их всё же следует дифференцировать.

Различие двух понятий весьма ясно сформулировал замечательный русский патролог Н. И. Сагарда: патристика, будучи по преимуществу наукой богословской, «собирает рассеянные в творениях отцов Церкви доказательства для догмы, морали, церковного строя и церковной дисциплины и стремится изложить их по их внутренней связи. Поэтому ее можно определить, как систематическое изложение заимствованных из отеческих творений доказательств, которые служат для исторического обоснования христианских истин. Она не даёт образа жизни и литературной деятельности богословских писателей, опуская биографию и библиографию, группирует догматическое содержание их творений по основным точкам зрения, излагает в связи и таким образом создает систему традиционного религиозного учения. Следовательно, в «патристике» индивидуальные особенности того или другого церковного писателя лишаются обычной ценности, иногда получая характер даже случайного отклонения от нормы, причем вся сила сосредотачивается на принципиальном тожестве нравственного и догматического учения с библейско-христианскими первоосновами. От этой науки существенным образом отличается «патрология», заключающая не только биографический и библиографический отдел, но и экзегетический, в котором излагается содержание отдельных произведений того или другого писателя и цельный образ его учения, с оттенением именно его индивидуальных особенностей, характерно отличающих данного писателя и определяющих его место в истории богословской мысли, и эта сторона признается существенной составной частью науки, которую она не может передать «истории догматов», так как в последней историческая сторона представляется не так подробно и обстоятельно, и совершенно в другой форме, чем в патрологии.

В патрологии история христианских догматов представляется хронологически, в связи с самою жизнью древней Церкви и в том самом порядке, в каком христианские догматы раскрывались в действительности. С другой стороны, в патрологии каждый христианский догмат рассматривается в связи со всей системой вероучения тех церковных писателей, у которых раскрывается этот догмат; между тем как «история догматов» оставляет эту связь в стороне и берет из учения известного отца только то, что он говорит о том или другом догмате в отдельности». В этом определении Н. И. Сагарды область патрологической науки весьма четко отграничивается и от сферы «патристики», и от «истории догматов» - дисциплины, распространенной преимущественно в среде протестантов.

Следует еще отметить, что слово «патрология» нельзя понимать в узком смысле слова, т. е. как науку, занимающуюся исключительно изучением творений одних отцов Церкви. В поле ее зрения попадают жизнь, творческая деятельность и богословие всех церковных писателей, т. е. тех писателей, которые принадлежали к Церкви и сознательно выражали церковное вероучение. Поэтому понятие «патрология» является практически тождественным выражению «древне-церковная письменность» (или более широкому - «церковная литература» ). Сам предмет данной науки, таким образом, необходимо предполагает богословскую оценку памятников данной письменности, что существенным образом отличает православную (и, в значительной мере, католическую) патрологию от жанра «истории христианской литературы», в котором обычно подвизаются протестантские (а, отчасти, и светские) ученые. Для последних абсолютно чужда церковная точка зрения на свой предмет, а поэтому они включают в «историю христианской литературы», наряду с сочинениями церковных писателей, и произведения еретиков, не провидя между ними никакого различия. Тем самым, грани определения «христианский» совершенно размываются и оно принимает очень и очень аморфный вид. Безусловно, отстраняясь от такого не{с. 4}церковного подхода к христианской письменности, нельзя впадать и в противоположную крайность, т. е. в «грех сугубой дистинкции», ибо не всегда и во всем можно провести «церковность» до ее самой малейшей черты; иногда данную границу приходится как «намечать пунктиром». Это объясняется тем, что, во-первых , один и тот же христианский писатель в различные периоды своей жизни то был членом Церкви, то впадал в ересь или «схизму» (классический пример тому - Тертуллиан): во-вторых , некоторые взгляды одного и того же христианского писателя весьма точно отражали точку зрения соборного веросознания Церкви, другие же - не вполне согласовывались с ней, или даже вступали в явное противоречие с соборным церковным разумом; в-третьих , само это соборное веросознание, будучи самотождественным по сущности, находилось (и находится) в процессе самораскрытия, предполагающем изменение форм церковного сознания; наконец, в-четвертых , ереси и еретические сочинения всегда вызывали реакцию церковных писателей, а поэтому часто служили как бы «фоном» их деятельности и миросозерцания - без учета же подобного «фона» немыслимо и адекватное понимание жизни и учения отцов и учителей Церкви.

В целом можно сказать, что «с точки зрения патристической среди писателей христианских различаются три группы: писатели христианские - христиане, но не принадлежавшие к Церкви Православной и не её учение излагавшие в своих произведениях; писатели церковные - члены Церкви Православной, писавшие об ее учении, жизни, деятельности и т. д., произведения которых не получили в Церкви значения точного изложения церковного и св. отцы Церкви - те из церковных писателей, произведения которых признаны самою Церковью наиболее точным выражением хранимого ею учения». Первая группа как раз и представляет тот «фон» (о котором только что шла речь) для православной патрологической науки, оставаясь на периферии ее изысканий; вторая и третья группы являются непосредственным предметом ее изучения. Как история церковной письменности, православная патрология исходит из того принципа, что эта «письменность резко отличается от светской своим религиозным, богословским характером, своим церковным содержанием - в ней самое существенное не форма, а содержание; а поскольку и различать произведения христианской письменности следовательно, с точки зрения ее богословской значимости». Этот подход православных ученых к патрологии коренным образом отличает данную науку от светской истории литературы. «Всеобщая история литературы или история литературы какой-либо нации отмечает прежде всего художественно-эстетическую сторону. Но эта точка зрения не применима к церковной литературе, потому что данная литература возникла не из литературно-эстетических, чисто художественных потребностей, а из практически-религиозных, церковных и богословских, ее история протекает параллельно или, скорее, органически связана с историей Церкви, в особенности с церковным вероучением и церковной наукой. Произведения церковной литературы - не художественные произведения и не стремятся быть такими; церковная литература - не изящная литература, а изображение жизни и страданий, веры и надежды древней Церкви. Авторы ее - не «писатели» и «литераторы», а церковные мужи и богословы; они, за редкими исключениями, заботятся не о форме, а о содержании. Эстетическое развитие церковного стиля, если оно действительно имело место, не обусловливало собою общего хода развития этой литературы. Правда, проповеди отцов Церкви имеют риторическую сторону (например, у Иоанна Златоуста), гимны - поэтическую, литургии - эстетическую сторону; некоторые отцы Церкви обнаруживали стремление к классическим формам выражения мыслей и чувств. Однако все это для хода развития церковной письменности имеет только {с. 5} случайное значение - интерес, какой имеют для нас эти произведения, существенным образом основывается на их особенном содержании.