Отношение коренного русского населения к приезжим гастарбайтерам. Возможности социальной работы в оптимизации отношений между мигрантами и местным населением

Мы не против жителей Кавказа, наоборот, наши двери всегда открыты для честных и трудолюбивых людей, но мы не позволим не уважать наши законы.
Сергей Катанандов (глава Республики Карелии в 2002—2010 гг.)

Ключевые слова: межэтнические отношения, мигранты, идентичность, этничность, интеграция, принимающее общество.

Тема взаимоотношений мигрантов и членов принимающего общества настолько широка, что затрагивает сферу интересов многих гуманитарных дисциплин. Выявление ключевых факторов и условий формирования как отрицательного, так и положительного отношения к мигрантам в принимающем обществе требует применения широкого спектра подходов. Междисциплинарная направленность обусловлена в первую очередь стремлением максимально полно описать ситуацию и раскрыть сущность исследуемой проблемы. За последние 20 лет как в России 1 , так и за рубежом 2 вышло много интересных работ, посвященных взаимоотношениям мигрантов и принимающего общества. Однако проблема интеграции мигрантов не потеряла своей актуальности. Спорными остаются и многие сопутствующие проблемы, прежде всего касающиеся природы этничности, а также самоидентификации индивидов и групп.

Интенсификация миграционных процессов 3 , нередко оборачивающаяся ростом социальной напряженности, заставляет научное сообщество обратить внимание на целый ряд острых вопросов. Какую роль играет этничность в восприятии мигрантов принимающим обществом? Является ли этническая принадлежность мигранта главным фактором, определяющим отношение к нему? На чем основано отторжение мигрантов? Что может вызвать межэтнический конфликт? Поиску ответов на эти вопросы и посвящена настоящая статья.

Переезжая на новое место жительства, группы мигрантов сталки­ваются с абсолютно новой реальностью. У каждой местности, у каждого населенного пункта имеются свои эксклюзивные, свойственные только им черты. Речь идет, с одной стороны, о географических особенностях (климат, ландшафт и т.д.), а с другой — об уникальности социокультур­ной организации индивидов. Социокультурная специфика присуща всем населенным пунктам — от самых небольших деревень и поселков до крупных городов и мегаполисов. Однако поскольку деревни чаще всего моноэтничны, мы сконцентрируем свое внимание на городах как месте сосредоточения индивидов и групп, принадлежащих к раз­личным этносам и культурам, но при этом объединенных общей иден­тичностью.

Как известно, на протяжении своего жизненного пути человек идентифицирует себя с разными социальными группами. Более того, индивид может быть одновременно частью многих общностей — этни­ческой, национальной, религиозной, территориальной, профессио­нальной, цивилизационной. Например, житель Екатеринбурга может считать себя екатеринбуржцем, уральцем, россиянином и т.д. Как спра­ведливо заметил Сергей Арутюнов, «известен лишь один надежный критерий для любых этнических общностей (и, добавлю от себя, не только этнических — Д.К.) — самоосознание через самосознание, про­являющееся в самоназвании. „Мы китайцы" — достаточно ясно» 4 .

В ходе исследования афганской диаспоры Москвы Вячеслав Поп­ков обнаружил, что, помимо принадлежности к национальной общнос­ти, респонденты в большинстве случаев подчеркивают свою связь с эт­ническими группами: «Мы в Москве все являемся афганцами, но все равно я не могу забыть, что я хазареец»; «Я сначала пуштун, а потом аф­ганец, потому что для меня важнее мое национальное происхождение» и т.д. 5 Как видно из приведенного примера, идентичности индивидов неравнозначны, существуют общности, с которыми человек идентифи­цирует себя в первую очередь. Эта ключевая идентичность и будет опре­делять его поведение в социуме. Судя по данным, приводимым Юри-ком Арутюняном, представители азербайджанской и армянской общин в Москве видят в себе прежде всего россиян, причем частота подобной самоидентификации увеличивается «по мере „коренизации"... в столи­це, пропорционально времени проживания в Москве» 6 . В свою очередь, опрос, проведенный немецким ученым Вернером Шиффауэром, по­казал, что молодые турецкоязычные жители германской столицы склонны связывать себя не с материнским турецким этносом и не с приютившим их немецким обществом, а именно с Берлином 7 . Этот факт заставляет задуматься об обоснованности примордиалистской трактовки этничности.

Принадлежность к общности определяется внутренней убеж­денностью индивида и подкрепляется стереотипным представлением о культурных ценностях, традициях, отличительных чертах каждой группы. Так, по свидетельству Попкова, отвечая на вопрос, что значит быть настоящим афганцем, большинство пуштунов «обязательно гово­рят о пуштунвали — пуштунском кодексе чести» 8 . Подобные «кодексы чести» (то есть правила поведения) присущи любой общности, они об­разуют ее культурно-ценностное ядро. Соблюдение принятых в той или иной группе правил дает человеку основания считать себя ее частью, лишая других членов группы возможности опровергнуть факт его при­надлежности к ней.

Будучи, как и этнос, социальным организмом, городская общ­ность тоже может располагать собственным «кодексом чести», или ком­плексом культурно-ценностных норм и правил поведения, формирую­щихся на базе представлений большинства ее членов, выработанных в результате взаимодействия со средой. По сути, человек отвечает себе на вопрос: что значит быть москвичом (петербуржцем, ростовчанином и т.д.)? Находясь в постоянном взаимодействии с другими членами об­щности, индивид «впитывает» общие социокультурные нормы. Он как бы подстраивается под общность, приобретая «культурную валент­ность». В случае попадания индивида в другую социальную среду скорость его интеграции в нее прямо зависит от степени близости его культурно-ценностных представлений к представлениям, сложившим­ся в принимающем обществе.

Итак, каждая социальная общность обладает своим, если можно так выразиться, сводом правил. Совокупность культурно-ценностных и поведенческих установок соответствующей общности можно опреде­лить как ее социокультурное ядро (Core) 9 , охватывающее собой общие представления всех членов общности о том, что их объединяет и что от­личает от других. Это ядро может включать в себя стереотипные уста­новки относительно образа жизни, внешнего вида, лингвистических особенностей, культурных ценностей, способов проведения свободного времени и т.д. Идентифицируя себя с городской общностью, индивид осознает, что значит быть ее частью и чем эта общность отличается от иных. Лежащие в основе групповой идентичности установки игра­ют решающую роль при взаимодействии представителей различных социокультурных сред. Как правило, чем больше точек соприкоснове­ния в идентификационном поле, тем проще протекает такое взаимо­действие.

Но если Core влияет на индивидов и группы в процессе их соци­ального взаимодействия, нетрудно предположить, что члены социо­культурной общности, в свою очередь, влияют на него. Какие же соци­альные группы оказывают наибольшее влияние на коллективные куль­турно-ценностные установки в городской среде? Этот вопрос, на наш взгляд, самым непосредственным образом связан с проблемами соци­альной напряженности, роста националистических настроений и рас­пространения ксенофобии. Для ответа на него прежде всего необходи­мо проанализировать социокультурную структуру городского социума.

Любой социальный организм — от малых групп, где выделяются лидеры и ведомые, до социально-политических общностей с характерными для них институтами власти — имеет иерархическую структуру. Иерархия в социокультурной среде определяется возможностью влиять на ядро своей общности. Исходя из дифференцированного характера социума, можно предположить, что существуют социальные группы, «приближенные» к Core и «удаленные» от него. Очевидно, например, что коллективу ткачих одной из городских фабрик труднее повлиять на модные тенденции предстоящего сезона, чем сотрудникам популярного женского журнала. Таким образом, социокультурная структура город­ской общности должна включать в себя ядро и совокупность соци­альных групп, идентифицирующих себя с этой общностью, но облада­ющих разным потенциалом влияния на комплекс присущих ей культур­но-ценностных норм и установок. Разницу в потенциале влияния на содержание таких норм и установок можно представить в виде своеоб­разных «орбит» вокруг ядра, охватывающих соответствующие соци­альные группы (см. рис. 1).

Как видно из рис. 1, социокультурные орбиты, фиксирующие по­тенциальную возможность социальных групп повлиять на общие куль­турно-ценностные представления, различаются по степени приближен­ности к Core (C). Условно можно выделить четыре орбиты: «elite» (E), «pretenders» (P), «intellectuals» (I) и «folk» (F). Расположенные на бли­жайших к ядру орбитах социальные группы оказывают влияние не только на него, но и на социальные группы, находящиеся на более от­даленных орбитах. Однако прежде чем приступать к рассмотрению каждой орбиты в отдельности, отметим, что мы отнюдь не претендуем на создание новой модели стратификационного устройства общества и речь идет лишь о попытке наглядно отразить природу межэтнических отношений в социуме путем сопоставления идентичностей принимаю­щего общества и мигрантов.

Термином «elite» мы обозначаем совокупность социальных групп и индивидов, оказывающих наиболее значимое, по сравнению с други­ми группами, воздействие на комплекс культурно-ценностных пред­ставлений той общности, частью которой они себя считают. В опреде­ленном смысле выделяемая нами «elite» близка к «элите», под которой понимаются высшие слои общества, его политическая, экономическая и культурная «верхушка», однако в данном случае акцент делается на возможности влияния на ядро, без привязки к материальному положе­нию и общественному статусу. Применительно к поставленным в на­стоящей статье задачам этот уровень интересен тем, что включает в себя как группы, так и отдельных индивидов, чье мнение авторитетно для большинства членов общности. На орбите «elite» занимают место не только политические деятели и крупные бизнесмены, идентифицирую­щие себя с соответствующей общностью и способные внести весомый вклад в комплекс ее культурно-ценностных установок, но и известные ученые, духовные лидеры, выдающиеся писатели и поэты, популярные творческие коллективы и т.д. Так, например, творчество великих по­этов и писателей XIX в., живших в Санкт-Петербурге (от Александ­ра Пушкина до Федора Достоевского), наложило значимый отпеча­ток на социокультурную среду этого города (как и на русскую культуру в целом).

Несмотря на относительную близость к Core, расположенные на следующей орбите социальные группы («pretenders») обладают за­метно меньшими возможностями повлиять на его содержание. Уро­вень «pretenders», или субэлиты, охватывает совокупность социальных групп, имеющих в своем распоряжении немалые ресурсы, в том числе властные, но еще не «доросших» до элиты. Их неспособность оказывать полноценное воздействие на ядро определяется рядом факторов, преж­де всего отсутствием поддержки со стороны большинства членов социу­ма. На орбите «pretenders» можно увидеть чиновников, предпринимате­лей, топ-менеджеров крупных государственных и негосударственных учреждений, журналистов и т.д. Стоить отметить, что, являясь довольно слабым на уровне Core, влияние такой субэлиты отчетливо ощущается на уровне «mteUectuals».

На орбите «intellectuals» «вращаются» социальные группы, объе­диняющие лиц умственного труда, которых в отечественной традиции принято относить к интеллигенции. Входящие в них индивиды занима­ют более высокое социальное положение по сравнению с «folk», но имеют качественно меньше ресурсов, нежели «pretenders». Они активно взаимодействуют с представителями орбиты «folk», оказывая на них су­щественное влияние. В нашем понимании такую позицию в социокуль­турной структуре городской общности занимают учителя, врачи, рядо­вые чиновники, мелкие предприниматели, высококвалифицированные специалисты, сотрудники научно-исследовательских центров и т.д.

Самая широкая и вместе с тем самая удаленная от ядра орбита «folk» включает в себя наибольшее число социальных групп и по вмес­тимости, то есть количеству охваченных ею индивидов, превосходит три расположенные выше орбиты вместе взятые. По сути, на ней нахо­дятся все не попадавшие на другие орбиты. Квалифицированные и не­квалифицированные рабочие, студенты и школьники, солдаты и за­ключенные, большая часть пенсионеров, работники сферы торговли — вот неполный перечень социальных групп орбиты «folk», объединенных одной-единственной общей характеристикой: будучи основными носи­телями и, если можно так выразиться, «потребителями» культурно-цен­ностных норм и правил поведения, эти группы лишены возможности влиять на социокультурное ядро общности, с которой они себя иденти­фицируют.

Социокультурная структура городской общности «в чистом виде», все компоненты которой в меньшей или большей степени идентифици­руют себя с ней, отображена на рис. 2.

Исходя из сказанного выше, мы можем определить городское принимающее общество как социокультурную среду, обладающую соб­ственной структурой и комплексом представлений о своих отличитель­ных чертах, а также набором культурно-ценностных установок и правил поведения. Все социальные группы, ведущие активную жизнедеятель­ность в этой среде, разделяют присущие ей представления, усваивая их в процессе формирования общей (со средой) идентичности. Но это только одна сторона рассматриваемой проблемы. Для ответа на постав­ленные в начале статьи вопросы необходимо обратиться к проблеме восприятия мигрантом принимающего общества и проанализировать возможные модели его поведения в инокультурной среде.

Если, переезжая на новое место жительства, индивид попадает в иную социальную реальность с иными культурно-ценностными уста­новками, он испытывает так называемый культурный шок 10 . От того, сумеет ли мигрант преодолеть противоречия между социокультурными нормами принимающего общества и теми, что он усвоил в «родном» со­циуме, зависит успех его адаптации к новой среде. Как отмечает Роман Костин, в процессе адаптации «выявляется способность мигранта ре­шать меняющиеся и повторяющиеся проблемы путем претворения в жизнь принятых им новых жизненных норм и ценностей» 11 .

Существует три основных варианта поведения мигранта в инокультурной городской среде:

—мигрант следует правилам поведения и культурным нормам, характерным для нового места своего пребывания, идентифицируя себя соответствующим социумом (ассимиляция);

—мигрант идентифицирует себя с определенным населенным пунк­том, но не с его сообществом, сохраняя верность социокультурно­му ядру «материнской» общности (формирование диаспоры);

—чувствуя свою отчужденность и не желая приспосабливаться к но­вой социокультурной среде, мигрант покидает ее (бегство).

Поскольку при реализации последнего сценария взаимодействие мигранта с принимающим обществом естественным образом прерыва­ется, мы не будем на нем останавливаться. Однако первые два заслужи­вают более подробного рассмотрения.

Ассимиляция мигранта, предполагающая принятие им культурных норм и правил поведения, присущих новой среде проживания, может быть полной или частичной. При полной ассимиляции происходит «потеря» этничности, когда индивид целиком ассоциирует себя с новой средой и ее социумом. В большинстве случаев, однако, речь идет о час­тичной ассимиляции. Именно о такой ассимиляции пишет, например, Арутюнян: «Много лет назад, когда миграция людей разных националь­ностей в столицу диктовалась... стремлением к... социальному росту, мигрировали и утверждались в Москве прежде всего активные, соци­ально насыщенные этногруппы, которые быстро адаптировались к но­вой столичной среде. Они, по существу, создавали здесь полиэтниче­ское ядро, органически вписанное в столичный социум — общность москвичей» 12 . Потребность в самореализации заставляет индивидов принимать условия, которые им диктует новая социокультурная среда, вследствие чего их этническая идентичность, не исчезая полностью, от­ступает на задний план. По этому пути пошли, в частности, этнические казахи, живущие в России. В статье, посвященной исследованию их эт­нического самосознания, Ольга Наумова приводит слова одного из ка­захских респондентов: «Мы — обрусевшие казахи. Среди русских давно живем, как русские стали. Обычаи свои не соблюдаем, язык не знаем... Мы уже на 60% русские» 13 . Многие из представителей этой группы ощу­щают себя в первую очередь россиянами, но, «несмотря на процессы европеизации и русификации, никто из российских казахов не сомне­вается в своей принадлежности к казахскому народу» 14 .

В свою очередь, путь формирования диаспоры подразумевает со­хранение группой исходной этнической идентичности при одновре­менном соотнесении себя с «почвой», то есть с окружающей городской средой. При конфликте собственных культурных установок с нормами принимающего общества члены диаспоры занимают изоляционистс­кую позицию, пытаясь отгородиться от влияния инокультурной среды. Носители диаспоральной идеологии не верят в то, что являются интег­ральной частью общества проживания и когда-нибудь будут им полнос­тью приняты, и поэтому хотя бы частично ощущают свое отчуждение от него, отмечает Валерий Тишков 15 . Для принимающего общества они чу­жаки a priori, при том что в глазах самой диаспоры новое место житель­ства заменяет родину. По мнению Арутюнова, «диаспора — это не толь­ко и не столько состояние, диаспора — это процесс развития от „еще недиаспоры" через „собственно диаспору" к „уже недиаспоре", причем различных типов — или к полностью ассимилированному компоненту, или к касте некогда инородного происхождения, или к ассоциирован­ной национальной группе, или к полностью сформировавшейся новой этнической общности типа африканеров» 16 .

Стремление диаспоры утвердиться и укорениться на новом месте при сохранении своей культурной уникальности воспринимается при­нимающим обществом как покушение на его культурно-ценностные установки, что чревато возникновением конфликтов на этнической почве. Весьма показателен в этом плане эпизод, который упоминает Елена Филиппова, описывая митинг французских мусульман в Париже 7 февраля 2004 г.: «Пожилой мужчина из тех, кого называют „коренны­ми французами", замечает: „Почему бы не уважать правила, установ­ленные в стране, куда вы приехали?". В ответ человек средних лет „маг-рибинской" внешности агрессивно выкрикивает: „Мы здесь у себя, больше, чем вы!"» 17 . Дети североафриканских мигрантов, родившиеся в Париже, закономерно считают его своим домом. Но для французского общества они прежде всего представители «инокультурной» среды, но­сители другой культурно-ценностной установки. Такое отношение во многом связано с нежеланием французских мусульман отодвинуть на задний план свою религиозную и этническую идентичность, приняв нормы и правила, характерные для социокультурного ядра парижской общности.

Включаясь в структуру принимающего общества, мигранты пер­воначально занимают орбиту «folk» (см. рис. 3), испытывая культурное влияние со стороны всех составляющих систему элементов, особенно со стороны групп, расположенных на орбитах «folk» и «intellectuals». На этапе знакомства с новой средой они неизбежно оказываются в си­туации конфликта идентичностей и социокультурных установок, кото­рый разрешается либо через ассимиляцию, либо через формирование диаспоры. Индивиды, не сумевшие тем или иным образом приспосо­биться к новому месту своего пребывания, покидают его.

Мигранты, вставшие на путь диаспоры, замораживают свои куль­турно-ценностные представления, продолжая в культурном отношении оставаться частью той системы, которую покинули. По мнению Тишкова, вина за такое развитие событий во многом лежит на принимающем обществе, ограждающем себя от вторжения «чужаков» с помощью расо­вых, этнических, конфессиональных и иных фильтров: «Горы долго снятся тем, кому приходится учиться обрабатывать равнинные пашни, а березки — тем, кто сражается с пыльными бурями в канадских прери­ях, чтобы спасти урожай. И все же последнее („ландшафтная носталь­гия") проходит быстрее, чем жесткие социальные (расовые тоже в этой же категории) клетки, из которых представители диаспор выбираются поколениями, иногда на протяжении всей известной истории» 19 .

Но хотя расовые, этнические, религиозные стереотипы коренного на­селения, бесспорно, препятствуют успешной интеграции мигрантов в принимающее общество, решающую роль здесь, на наш взгляд, играет именно идентификационный фильтр. Чувство принадлежности к го­родской общности, усвоение ее культурно-ценностных установок, со­блюдение утвердившихся в ней правил поведения разрушают основан­ные на стереотипах барьеры. Однако образующие диаспору индивиды не хотят вливаться в принимающее общество, образуя «общество внут­ри общества» (см. рис. 4).

Попытаемся применить нашу модель к конкретному случаю, взяв в качестве примера межэтнический конфликт в Кондопоге в 2006 г. Согласно «Российской газете», «поводом для волнений послужила мас­совая драка между несколькими коренными жителями города и приез­жими с Кавказа в ночь на 30 августа в местном ресторане „Чайка"... В стычке участвовали около 20 человек. Один из них погиб на месте, другой скончался от ножевых ранений по дороге в больницу. Еще несколько человек были госпитализированы» 20 . В средствах массовой информации конфликт был представлен как столкновение преступных сообществ Кондопоги, а администрация Кондопожского района Каре­лии охарактеризовала его как «бытовой». Однако последующие события показали, что драка в «Чайке» была лишь «верхушкой айсберга».

На следующее утро жители Кондопоги вышли на митинг с требо­ванием выслать из города всех кавказцев. «Мы не ожидали, что на этот призыв откликнется около двух тысяч человек, — рассказал корреспон­денту «Российской газеты» глава Кондопожского городского поселения Анатолий Папченков. — Люди окружили здание администрации и даже хотели его штурмовать, если мы не удовлетворим их требования. Мы попытались объяснить собравшимся, что выдворять из города приезжих с Северного Кавказа, которые проживают здесь на законных основани­ях, мы не вправе, но многие и слушать нас не хотели. Единственное, что мы могли пообещать людям, — расторгнуть договор аренды с тем пред­принимателем, который оказался не в состоянии обеспечить порядок в ресторане» 21 . В конечном итоге конфликт завершился арестом участ­ников драки и массовым бегством кавказцев из города. Но вопросы остались. Пытаясь оправдать себя, участники антикавказских выступлений указывали на преступный характер деятельности мигрантов с Се­верного Кавказа, доминирование их в экономической сфере и т.д. 22 По словам одного из местных жителей, конфликты с кавказцами были «с самого начала, как только они появились. Ведь полгорода под ни­ми — магазины, кафе, фирмы» 23 . Однако высказывалась и другая трак­товка произошедшего. По мнению тогдашнего главы Республики Ка­релии Катанандова, главной причиной массовых беспорядков в Кондопоге стало то, что «...на наших глазах группа представителей другого народа вела себя дерзко и вызывающе, игнорируя менталитет нашего народа» 24 . Речь шла, конечно, скорее не о менталитете, а о социокуль­турных особенностях кондопожской общности, но в целом озвученная Катанандовым версия довольно точно отражала истоки межэтническо­го противостояния.

Ключевым фактором возникновения конфликта было неприятие мигрантами, пошедшими по пути формирования диаспоры, правил по­ведения и культурно-ценностных норм, характерных для принимающе­го общества, что привело к отторжению социокультурной средой Кондопоги инокультурных частиц. Можно предположить, что обострению ситуации способствовало то обстоятельство, что диаспоральная группа выходцев с Северного Кавказа, многие члены которой занимали в со­циокультурной структуре кондопожской общности орбиты, близкие к ядру, пыталась навязать собственные культурно-ценностные установ­ки всему городскому социуму, то есть изменить социокультурную среду в соответствии со своей идентичностью первого порядка (ассимиляция наоборот). Разумеется, драка в ресторане «Чайка» вполне могла быть столкновением преступных группировок, но разве разборки в преступ­ной среде влекут за собой народные выступления? Нет. Общность ис­пытывала напряжение, вызванное несовпадением идентичностей и же­ланием мигрантов перестроить окружающую культурную реальность под себя. И с появлением повода это напряжение вылилось в массовые беспорядки.

Суммируя вышесказанное, можно сформулировать несколько те­зисов, отражающих культурный аспект межэтнических отношений в го­родской среде в свете соотношения идентичностей мигрантов и членов принимающего общества.

1) Идентичность неразрывно связанна с представлениями об отли­чительных особенностях той или иной общности, выраженных в культурно-ценностных нормах и правилах поведения.

2) Коллективные представления образуют социокультурное ядро об­щности, которое, с одной стороны, влияет на эту общность, а с дру­гой — само подвержено влиянию со стороны ее членов.

3) Оказавшись в иной социокультурной среде, мигранты либо отож­дествляют себя с существующим там сообществом, следуя приня­тым в нем правилам поведения, либо идентифицируют себя с мест­ностью (ингерманландские финны, парижские мусульмане, рус­ский Брайтон-Бич в Нью-Йорке и т.д.), сохраняя ориентацию на социокультурное ядро «материнского» социума.

Таким образом, можно заключить, что культурные факторы, нахо­дящие отражение в ключевых идентичностях, играют первостепенную роль во взаимоотношениях мигрантов с принимающим обществом и успех интеграции индивида в новую социокультурную среду, как пра­вило, во многом зависит от него самого.

Примечания

1. См. Костин 1997; Стефаненко 2003; Юдина 2003; Зайончковская 2004; Арутюнян 2005; Жуковская 2009; Мукомель 2011 и др.

2. См., напр. Triandis 1994; Tibi 1998; Schiffauer 1999.

3. По данным Василия Филиппова, за последние 10 лет число выходцев из Китая в Москве увеличилось в 35 раз, вьетнамцев — в 14 раз, таджиков — в 12 раз, чеченцев — в 7 раз, ингушей — в 6 раз, молдаван — в 5 раз, азербайджанцев — в 4,6 раза, армян и грузин —примерно в 3 раза, причем речь о постоянном населении столицы, без учета трудовых мигрантов (Филиппов 2009: 34—35).

4. Арутюнов 2000: 77.

5. Попков 2003:157.

6. Арутюнян 2005: 34.

7. Schiffauer 1999.

8. Попков 2003: 157.

9. Понятие социокультурного ядра в какой - то мере близко к понятию «образцовая культура», введенному немецким исследователем Бассамом Тиби (см. Tibi 1998).

10. Стефаненко 2003: 15.

11. Костин 1997: 77.

12. Арутюнян 2005: 30.

13. Наумова 2000: 65.

14. Там же: 66.

15. Тишков 2000: 49.

16. Арутюнов 2000: 77—78.

17. Филиппова 2005: 20.

18. На рис. 3 и 4 черным цветом выделены группы мигрантов.

19. Тишков 2000: 49.

20. Поташов 2006.

21. Там же.

22. Григорьев 2007.

23. Цит. по: Цыганов 2006.

24. Там же.

Библиография

Арутюнов С.А. 2000. Диаспора — это процесс // Этнографическое обозрение. № 2.

Арутюнян Ю.В. 2005. О потенциале межэтнической интеграции в московском мегаполисе // Социологические исследования.

Брумейкер Р. 2012. Этничность без группы. — М.

Григорьев М.С. 2007. Кондопога: Что это было. — М.

Дробижева Л.М. 2003. Социальные проблемы межнациональных отношений в постсоветской России. — М.

Жуковская Ю.О. 2009. К вопросу о социальной адаптации трудо­вых мигрантов в российской среде //Социология и социальная антро­пология. № 1.

Зайончковская Ж.А. 2004. Миграция вышла из тени // Отечест­венные записки. № 4.

Мукомель В.И. 2011. Интеграция мигрантов: вызовы, политика, социальные практики // Мир России. № 4.

Костин Р.А. 1997. Миграция: Современные проблемы Российской Федерации. — СПб.

Наумова О.Б. 2000. Казахская диаспора в России: этническое са­мосознание и миграционное поведение // Этнографическое обозре­ние. № 3.

Попков В.Д. 2003. Сообщество афганских мигрантов в Москве: вопросы структуры и идентичности // Социология и социальная ант­ропология. № 2.

Поташов В. 2006. Погром по сговору // Российская газета. 04.09 (http://www.rg.ru/2006/09/04/kondopoga.html ).

Стефаненко Т.Г. 2003. Адаптация к новой культурной среде // Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. — М.

Тишков В.А. 2000. Исторический феномен диаспоры // Этногра­фическое обозрение. № 2.

Филиппов В.Р. 2009. Этничность и власть в столичном мега­полисе. — М.

Филиппова Е.И. 2005. Французы, мусульмане: в чем проблема? // Этнографическое обозрение. № 3.

Цыганов А. 2006. «Вели себя дерзко, игнорируя менталитет на­шего народа» // Коммерсантъ. 05.09 (http://www.kommersant.ru/doc/702460702460 ).

Юдина Т.Н. 2003. Социология миграции. — М.

Schiffauer W. 1999. Der Mensch und sein Platz auf der Welt // Die Tageszeitung. 25.10.

Tibi B. 1998. Europa ohne Identitat. Die Krise der multikulturellen Gesellschaft. — Munchen.

Triandis H.C. 1994. Culture and Social Behavior. — N.Y.

Опрос проведен 17 – 20 февраля 2017 года по репрезентативной всероссийской выборке городского и сельского населения среди 1600 человек в возрасте 18 лет и старше в 137 населенных пунктах 48 регионов страны. Исследование проводится на дому у респондента методом личного интервью. Распределение ответов приводится в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущих опросов.

Статистическая погрешность при выборке 1600 человек (с вероятностью 0,95) не превышает:

3,4% для показателей, близких к 50%

2,9% для показателей, близких к 25% / 75%

2,0% для показателей, близких к 10% / 90%

1,5% для показателей, близких к 5% / 95%

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ УКРАИНЫ?

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ БЕЛАРУСИ?

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ СТРАН ЗАКАВКАЗЬЯ (АРМЕНИИ, ГРУЗИИ, АЗЕРБАЙДЖАНА)?

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ РЕСПУБЛИК СРЕДНЕЙ АЗИИ (ТАДЖИКИСТАНА, УЗБЕКИСТАНА, КИРГИЗИИ)?

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ РЕСПУБЛИК СЕВЕРНОГО КАВКАЗА (ДАГЕСТАНА, ЧЕЧНИ, ИНГУШЕТИИ)?

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ТРУДОВЫМ МИГРАНТАМ ИЗ ДРУГИХ РЕГИОНОВ С ПРЕИМУЩЕСТВЕННО РУССКИМ НАСЕЛЕНИЕМ?

КАКИЕ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ КАЧЕСТВ, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, НАИБОЛЕЕ ХАРАКТЕРНЫ, ДЛЯ ТРУДОВЫХ МИГРАНТОВ? (респонденту предлагалась карточка; множественный выбор; ранжировано по февралю 2017 года)

-* Позиция отсутствовала в предлагаемом списке.

КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИИ ДОЛЖНО ПЫТАТЬСЯ ОГРАНИЧИТЬ ПРИТОК ПРИЕЗЖИХ, ИЛИ НЕ СТАВИТЬ НА ЕГО ПУТИ НИКАКИХ АДМИНИСТРАТИВНЫХ БАРЬЕРОВ И ПЫТАТЬСЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕГО НА БЛАГО РОССИИ?

Практически у каждого второго россиянина отмечается нетерпимое отношение к той или иной категории трудовых мигрантов, приезжающих в Россию. Другая половина опрошенных, напротив, демонстрирует хорошее и толерантное отношение к иммиграции. Более того, чем шире набор нетерпимости у респондента, т.е. когда он называет не одну, а две и более категории трудовых мигрантов, к которым он относится «плохо», тем жестче у него антииммиграционные установки и ксенофобнее образ мигранта в целом.

Самое нетерпимое отношение у россиян фиксируется к трудовым мигрантам из Северного Кавказа и Средней Азии. За период, прошедший между замерами 2007 и 2017-х годов, значимо выросла неприязнь к трудовым мигрантам из Украины и, напротив, несколько улучшилось отношение к мигрантам из стран Закавказья. Изменение отношения к данным категориям мигрантов в целом коррелирует , являющимся странами-исхода этих мигрантов. Эта «мигрантофобия» вызвана в том числе политическими факторами, т.е. растет негативизм восприятия россиянами Украины и растет неприятие трудовых мигрантов из этих стран. Напротив, увеличивается доля россиян, положительно относящихся к Грузии, и, соответственно, растет терпимость к трудовым мигрантам из Закавказья.

Однако, несмотря на колебания в общественном мнении, в целом сохраняется тенденция, демонстрирующая нежелание россиян принимать мигрантов в стране. В настоящий момент две трети опрошенных поддерживают рестриктивные меры правительства России, направленные на ограничение притока приезжих. Опрос проводился до того, как произошел теракт в Санкт-Петербурге, который мог повлиять на усиление изоляционистских установок россиян в отношении мигрантов, как это было в прошлом году после терактов в Европе и кризиса с беженцами (см. график).

Карина Пипия, социолог Левада-Центра

АНО “Левада-Центр” принудительно внесена в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента. Заявление директора Левада-Центра, не согласного с данным решением, .

Отношение россиян к мигрантам за 10 лет ухудшилось, следует из опроса «Левада-центра». 32% опрошенных полагают, что мигранты, как правило, – малообразованные люди, способные только на неквалифицированный труд, 10 лет назад так считали 28% респондентов. При этом сократилось число тех, кто называет мигрантов трудолюбивыми людьми, готовыми много работать (с 30 до 26%), и кормильцами, заботящимися о своих семьях (с 38 до 25%). 67% россиян считают, что правительству необходимо попытаться ограничить приток приезжих – максимума этот показатель достигал в октябре 2013 г. (78%) и в марте 2016 г. (80%). Изменилось и отношение к выходцам из конкретных стран: так, число респондентов, плохо относящихся к мигрантам с Украины, выросло с 9 до 19%, из Белоруссии – с 8 до 13%, из республик Средней Азии – с 31 до 38%, зато немного улучшилось отношение к трудовым мигрантам из стран Закавказья (см. график).

У каждого второго россиянина отмечается нетерпимое отношение к какой-либо категории трудовых мигрантов, другая половина опрошенных относится к ним толерантно, говорит сотрудник «Левада-центра» Карина Пипия. Хуже всего россияне относятся к мигрантам с Северного Кавказа и из стран Средней Азии, за 10 лет значительно выросла неприязнь к приезжим с Украины. При этом изменение отношения к мигрантам коррелирует с отношением россиян к государствам, откуда они выехали, т. е. «мигрантофобия» вызвана в том числе и политическими факторами, добавляет социолог: «Растет негативное отношение к Украине – и неприятие трудовых мигрантов оттуда, увеличивается число тех, кто положительно относится к Грузии, – и растет терпимость к мигрантам из Закавказья».

Миграционную карту разыгрывают во всем мире и Россия не остается в стороне, но использует ее меньше других, считает президент фонда «Миграция XXI век» Вячеслав Поставнин: «Колебания в отношении к мигрантам происходят с начала 1990-х годов. Ксенофобские же настроения свойственны не только россиянам, они есть везде, причем большинство населения ведется на то, что говорят политики и СМИ». Хотя в последнее время проблемой становится тот факт, что в Москве, Подмосковье, Санкт-Петербурге и Ленинградской области сосредоточено около 60% всех мигрантов в России, отмечает эксперт: «Возникает проблема с тем, что мы не можем регулировать миграцию. И чем дальше, тем больше будет конкуренции за рабочие места в Москве и Санкт-Петербурге, тогда как в других регионах есть недостаток рабочей силы».

Тема миграции возникает в двух ситуациях, говорит политолог Алексей Макаркин. Первая – во время выборов, например, на выборах мэра Москвы в 2013 г. не было ни одного промигрантского кандидата, вспоминает эксперт: «В России нет промигрантских партий. В Европе, когда идет антимигрантская волна, всегда есть политические силы, говорящие о необходимости интегрировать мигрантов. У нас человек, который хочет куда-то избраться, никогда не будет делать таких заявлений». Это объясняется консерватизмом российского общества, в котором либералы – это западные консерваторы, а российские консерваторы – это западные ультраправые, поясняет Макаркин. При этом в России, по его словам, нет промигрантского голосования, а мигранты не оказывают влияния на электоральные процессы, как, например, во Франции. Второй момент, когда появляется эта тема, – совершение мигрантом резонансного преступления, продолжает Макаркин: «Эксперты вспоминают случаи, когда подобные преступления совершают местные жители, но когда речь идет об эмоциях, то об экспертизе не думают. Тогда власти либо ужесточают миграционные правила, либо решают конкретную проблему, либо максимально ограничивают деятельность ультраправых, используя их повестку в своих интересах. И все эти правила пока работают».

Мигрантам повезло с Россией: дети тех, кто приехал сюда из бывших советских республик, устраиваются в жизни не хуже «коренных россиян». Возможно, впрочем, все наоборот: это стране повезло с «понаехавшими» - успешную интеграцию мигрантов второго поколения трудно считать заслугой государственной политики.

Мигрантам из ближнего зарубежья в принципе вряд ли можно позавидовать: зарабатывают они меньше, чем российские граждане (на 16%), работают дольше (почти в полтора раза) и часто - в 60% случаев - заняты трудом, требующим куда меньшей квалификации, чем та, которой они располагают (данные НИУ ВШЭ ; подробнее см. «Мигрант с натуры» в «Ъ» от 12 августа 2017 года).

Но справедливы ли эти наблюдения для детей тех, кто решил остаться в России навсегда, - большой вопрос. Во-первых, потому, что мигрантов второго поколения до сих пор толком никто не изучал, и по вполне объективным причинам: этому поколению еще надо было вырасти. А во-вторых, попытка оценить, как чувствуют себя эти люди на рынке труда, выявила совершенно другую тенденцию: средний участник небольшого пилотного опроса, проведенного группой исследований миграции и этничности РАНХиГС , оказался человеком с заработками более высокими, чем средний россиянин того же возраста.

Объектом исследования, подчеркивает руководитель группы исследований миграции и этничности РАНХиГС Евгений Варшавер, были выросшие дети мигрантов из Армении и Азербайджана - «прежде всего потому, что сейчас именно такая группа достигла совершеннолетия и вышла на рынок труда». Средний заработок этих мигрантов второго поколения в возрасте 18–30 лет составил, по результатам опроса, 36,4 тыс. руб. против 25,6 тыс. руб. у среднего россиянина, по данным ФОМ . Участники опроса РАНХиГС куда реже других россиян своего возраста довольствовались минимальными заработками (сравнение с данными ФОМ и Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения ВШЭ - РЭМЗ см. на графике).

Авторы исследования, впрочем, оговариваются, что такое прямое сравнение нельзя считать абсолютно корректным: опрос проводился в интернете методом таргетинга в национальных группах в соцсетях, что приводит к смещению выборки. Участники таких групп, которые переходят по ведущему на анкету баннеру и заканчивают опрос, по определению активнее среднего пользователя интернета. А большая активность, очевидно, связана с большими заработками. Корректно проверить гипотезу о более высоких доходах, по замечанию Михаила Дымшица, гендиректора консалтинговой компании «Дымшиц», знакомого с результатами исследования, можно только в масштабном опросе, где национальная принадлежность не будет критерием отбора участников.

Сама гипотеза, впрочем, не представляется невероятной: еще в исследовании национальных групп Москвы 2010 года «сдвиг вверх по доходам» в сравнении с основным (русским) населением наблюдался почти у всех этнических меньшинств (см. «Дети разных доходов» в журнале «Деньги» от 19 декабря 2016 года), что, по словам Дымшица, обусловлено добровольной миграцией и механизмами «социального наследования». И даже то, что часть миграции из Закавказья была связана с карабахским конфликтом, не может отменить, по убеждению Михаила Дымшица, факта, что «в среднем мотивация у мигрантов больше, чем у остальных»:

«Мы не можем говорить обо всех, но в среднем у мигрантов выше готовность к адаптации, к подстройке, к вариативности. Это люди, которые сами согласились выйти из повседневности».

Такие родительские установки воспроизводятся детьми.

Родительский фактор

А вот способы заработка дети воспроизводят далеко не всегда. В выборке РАНХиГС оказалось изрядное количество «руководителей» (12% от опрошенных), в том числе руководителей собственного бизнеса, но глубинные интервью, проведенные исследователями в Краснодарском крае, Москве и Тверской области, показывают, что влияние бизнеса родителей на деловую активность детей разнится от региона к региону.

«В Краснодарском крае, - рассказывает Евгений Варшавер, - влиться в бизнес родителей и, например, открыть магазин игрушек, потому что у родителей именно такой магазин, - одна из самых популярных стратегий. А в Москве мигранты второго поколения, как правило, не спешат участвовать в бизнесе родителей. Более того: родители не сильно хотят, чтобы их дети принимали участие во всех этих историях, потому что истории зачастую не очень приятные. В результате участие детей в бизнесе родителей ограничивается небольшой помощью - например, вести Instagram-канал магазина». При этом, отмечает эксперт, судя по всему, в Краснодарском крае мигранты второго поколения гораздо реже, чем в Москве, становятся специалистами с высшим образованием.

«Образовательные траектории», подчеркивает Варшавер, сильно зависят от возможностей конкретного населенного пункта: «Если в городе нет вузов, то и людей с высшим образованием может быть 10–20%, образовательная траектория будет довольно низкопрофильной. И можно отдельно отметить, что, скажем, в строгих армянских семьях родители в принципе не любят отпускать детей учиться далеко, тем более девочек, - от этого уровень образования мигрантов второго поколения будет еще ниже». В итоге, однако, получается, что «мигранты второго поколения образованнее, чем в среднем россияне»: они сравнительно чаще получают высшее образование, тогда как россияне в целом - сравнительно чаще обучаются рабочим специальностям.

Сопоставление с собственными родителями мигранты второго поколения также выигрывают: все данные, по словам Варшавера, свидетельствуют о межпоколенческой вертикальной мобильности в части образования.

«Можно говорить о довольно сильных установках мигрантов первого поколения на образование детей, - подчеркивает социолог. - Эти установки по-разному реализуются в семьях с разным социально-экономическим профилем. Понятно, что в принципе все родители за то, чтобы дети получали хорошее образование. Но их участие может начинаться и заканчиваться наставлением: «Сын, учись». А в высокопрофильных семьях получение образования будет стимулироваться. Нередко бывает, что мигранты второго поколения за хорошие оценки получают деньги. Известны случаи, когда детям покупали машины на окончание вуза или за успешно сданную сессию».

То, как полученное образование будет использоваться в дальнейшем, - другой вопрос, тут в дело вмешиваются культурные установки.

Докладывая о результатах исследования в ИЭП имени Гайдара, авторы приводили в пример семью из Твери, где дети с разницей в год получили одинаковое - высшее юридическое - образование. Но пошла работать по специальности - сначала помощником судьи, потом помощником адвоката - только девушка. А молодой человек из этой семьи открыл кафе - потому что, объяснял он в интервью, мужчине стыдно приносить домой 10 тыс. руб., это только девочки могут себе позволить.

Друзья и жены

О степени интеграции мигрантов принято судить не только по уровню получаемого образования и успешности человека на рынке труда, но и по тому, как устроены его социальные связи, - понятно, что устройство этих связей может сильно варьироваться. Бывают ситуации, когда армяне или азербайджанцы вовсе не попадают в круг общения мигранта второго поколения, а бывает - когда его круг общения только из них и состоит.

Но тем не менее в школе или вузе, рассказывает Евгений Варшавер, круг общения всегда оказывается «проекцией социальной среды»: люди дружат с теми, кто рядом, независимо от национальности.

И даже если в вузе находится национальная (армянская или азербайджанская) организация, это еще не значит, что мигрант обязательно будет в ней участвовать: «Случается, что человек, депривированный от этнического общения, с удовольствием вливается в эту среду. А бывает, что „как влился, так и вылился“ - не понравилось».

Представители своей этнической категории, скорее всего, будут присутствовать в кругу ближайших друзей. И, как правило, «свои» будут в числе людей, с которыми человек общается в интернете, поскольку интернет, во-первых, часто используется для общения с родственниками, каковые могут быть «сильно распределены по разным странам», а во-вторых, это способ найти партнера для романтических отношений. В консервативных семьях, по словам Варшавера, «это, наверное, единственный вариант для девочки начать отношения с мальчиком», - мужчины в среднем чаще девушек вступают в брак или «состоят в отношениях» с представителями других этнических категорий.

Коэтничные брачные партнеры, по данным исследования, по-прежнему наиболее распространенный вариант, но модель ухаживания и вступления в брак у мигрантов второго поколения отличается от той, которой придерживались их родители. В частности, «мигранты второго поколения вступают в брак довольно поздно для традиционных представлений», ближе к возрасту, характерному для их немигрантского окружения. И конечно, под влиянием среды могут разрушаться представления о том, что жениться нужно на девушке своей национальности, а девушки должны хранить невинность до брака.

При этом замена представлений на «модернизационные», по наблюдениям Варшавера, происходит быстрее, если новые ценности транслируются представителями своего этноса: «Есть такое село в Краснодарском крае - Гай-Кодзор, где армяне живут уже очень давно и за советское время сильно модернизировались. В 1980–1990-е был мощный иммиграционный поток, но армянская среда повлияла на первое и второе поколение мигрантов таким образом, что ценности сменились. И, несмотря на низкий социально-экономический профиль населенного пункта, ценности там вполне модернизационные».

Всюду свой

По совокупности оценок, заключают в РАНХиГС, Россию можно отнести к странам, где интеграция мигрантов второго поколения происходит наиболее успешно - как, например, в Австралии или Канаде. Мигранты хорошо знают государственный язык - часто лучше родного, получают достойное образование, занимают лучшие, чем их сверстники-немигранты, позиции на рынке труда, имеют обширные «межэтнические» связи и, как правило, не чувствуют себя чужими в стране пребывания.

Вряд ли в этом успехе велика заслуга государства. «Я в полной мере соглашусь, что в России нет интеграционной политики - во многом потому, что соответствующие компетенции отсутствуют у полицейских. Те государственные органы, которые в Европе занимаются интеграцией мигрантов, имеют совершенно другой генезис, чем миграционная служба в России», - отмечает Евгений Варшавер. С другой стороны, по его словам, это имеет значение лишь для интеграции мигрантов первого поколения.

Все говорит о том, что всерьез повлиять на процесс интеграции мигрантов второго поколения государство не может - куда больше влияют сложившиеся «социальные институты, пространственное распределение и институт образования».

Если бы в России существовали сформировавшиеся «этнические районы», ситуация могла бы развиваться иначе: судя по мировой практике, наличие таких районов «в целом негативно влияет на интеграцию мигрантов второго поколения». Но пока у социологов нет оснований говорить о такой проблеме. Этнический район «в западном понимании» - это район, где 70–100% населения принадлежит к одной этнической группе, поясняет Евгений Варшавер. «Конечно, подобное притягивает подобное, - признает социолог. - Но в Москве пространственное распределение гораздо эгалитарнее, чем на Западе. У нас не складывается этнических районов из-за огромного количества внутренних мигрантов, которые претендуют на то же самое недорогое жилье».

Вместе с тем наличие в ряде регионов с советского - а то и с дореволюционного - времени этнических диаспор само по себе становится скорее позитивным фактором. И потому, что коммуникации с ними, как уже отмечалось выше, способствуют модернизации ценностей. И потому, что такая многонациональная среда снижает вероятность враждебного отношения к мигрантам. В частности, проведенные исследования, рассказывает директор проектов ФОМ Лариса Паутова, обнаруживали «более высокий уровень ксенофобии в тех регионах, где раньше приезжих было мало». Присутствие армянских и азербайджанских диаспор привело, по ее замечанию, к тому, что азербайджанцев и армян как мигрантов в некоторых регионах просто не воспринимают и тем более не воспринимали таковыми приезжих первой волны (конца 1980-х - начала 1990-х годов): «Они были наши».

Миграция родителей «второго поколения мигрантов» действительно не была в полной мере международной, соглашается Варшавер: «В каком-то смысле это была внутренняя советская миграция. Родители, во-первых, знали русский язык. А во-вторых, были институционально компетентны - одни институты на всех». Вместе с тем гипотеза о положительном влиянии «общего советского прошлого» на интеграцию мигрантов второго поколения, «строго говоря, особенно не проверялась», в ценностных исследованиях изучалось «скорее сходство установок, а не институтов», оговаривается Евгений Варшавер. Если же эта гипотеза хотя бы отчасти верна, то вторым поколениям других - более поздних - мигрантов, очевидно, придется сложнее.

СОДЕРЖ АНИЕ

К читателю................................................................................ 6

К МЕТОДОЛОГИИ Н АУ ЧНЫХ ИССЛЕДОВА НИЙ МОЛОДЕЖИ.......................................................................... 12

Зубок Ю. А., Чупров В. И. Современная социология молодежи: изменяющаяся реальность и новые теоретические подходы................. 12

МОЛОДЕЖЬ НА РЫНКЕ ТРУДА........................................ 49

Козырева П. М., Смирнов А. И. Российская молодежь на рынке труда в условиях экономич еского кризиса.............................. 49
Голиусова Ю. В., Ключарев Г. А. О стратегиях занятости современной молодежи.......... 72
Темницкий А. Л. Современная молодежь в перипетиях российского рынка труда и образования........................91
Жаворонков А. В. Изменения ориентаций на виды трудовой деятельности с 1967 по 2016 г. ..........109
Валиахметов Р. М., Баймурзина Г. Р. Занятость и социально-профессиональная мобильность молодежи (на примере Республики Башкортостан) .....................134

МОЛОДЕЖЬ В ПРОЦЕССЕ ОБРАЗОВА НИЯ..................154

Константиновский Д. Л., Попова Е. С. Молодежь в сфере образования: ожидания и мотивация..................................................154
Чередниченко Г. А. Система образования и пути молодежи....................... 175
Яишников А. Ю. Социализация студенчества в контексте рискологии..................................................199

ИДЕНТИЧНОСТЬ МОЛОДЕЖИ И ПРОБЛЕМЫ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ...............................228

Мукомель В. И. Ксенофобия в молодежной среде..................................228
Арутюнова Е. М. Государственно-гражданская и этническая идентичности молодежи: общероссийский контекст и региональная специфика............................259
Мастикова Н. С. Динамика отношения российской молодежи к мигрантам по материалам ESS ...................................273

МОЛОДЕЖЬ И ПОЛИТИКА..............................................289

Железняков А. С., Литвинова Т. Н. Политическое участие молодежи в полиэтничных регионах России (на примере Сибирского и Северо-Кавказского федеральных округов) .............289
Трофимова И. Н. Политические ориентации современной российской молодежи............................. 304
Савруцкая Е. П., Устинкин С. В. Динамика ориентаций молодежи в ее отношении к политическим институтам..............325

МОЛОДЕЖЬ: ЦЕННОСТИ, ЖИЗНЕННЫЕ СТРАТЕГИИ, ПОВЕДЕНИЕ....................341

Черныш М. Ф. Студенческая молодежь и проблема справедливости в современном российском обществе...........................341
Мехришвили Л. Л., Гаврилюк В. В.,Гаврилюк Т. В. Влияние образа будущего на жизненный успех и стратегии его достижения современной российской молодежи....................................................369
Шлыкова Е. В. Социальное настроение молодежи в условиях повседневных рисков мегаполиса...............395
Журавлева И. В. Здоровье молодежи: возможно ли его улучшить? ........ 419
Мчедлова М. М., Гаврилов Ю. А., Кофанова Е. Н., Шевченко А. Г. Православная и атеистическая молодежь: ценностные ориентации, культурные предпочтения и историческая память...................................................437
Окольская Л. А. Желаемые качества детей в 1990-е и нулевые: родительский выбор между ценностями послушания и самостоятельности................................479
Позднякова М. Е. Особенности девиантного поведения современной российской молодежи: на пути криминализации и десоциализации........................................................... 516
Морозова Н. М., Куконков П. И. Социальная деструкция среди учащейся молодежи: проявления, распространенность.................................549